Здание коронерского суда из красного кирпича располагалось за старой городской стеной, по другую сторону шестиполосного шоссе. Главный вход был на тихой боковой улице, с низкими кирпичными ступенями и стеклянной коробкой холла. Клерк выдал им два типовых листка с порядком слушаний в Суд номер 1 и объяснил, как пройти в приватную переговорную комнату, которую Соубридж забронировал для перерывов в судебном заседании.
Адвокат шмякнул бумаги на стол.
– Я бы сказал, мы должны разделаться со всем к среде. Коронер удаляется для рассмотрения на час или два, если нужно; возможно, до следующего дня, если он полный болван, и затем, в четверг утром, первым делом объявляет свое заключение – и мы все можем быть свободны.
Шон просмотрел список фамилий и прочие пункты. Прошлым вечером Парч, очевидно с одобрения Филипа Стоува, написал ему письмо поддержки «от всех», но столь неожиданное проявление участия скорее вызвало у него тревогу, чем успокоило.
К облегчению Шона, зал Суда номер 1 оказался полупустым. Он был рассчитан не больше чем на сотню человек, и первые три ряда кресел, очевидно, попали сюда из какого-то первоклассного заведения – с высокими спинками, обтянутыми багровой кожей, и медными кнопками. Остальное пространство занимали разнокалиберные офисные стулья, среди которых выделялись яркие и пухлые, с позолотой, очевидно, перекочевавшие из находившегося неподалеку бюро регистраций различных актов.
Шона всегда удивляло, как редко люди придавали значение окружающей обстановке и как просто было бы улучшить ее. Чтобы отвлечься от нелегких мыслей, он стал прикидывать, что бы тут поменял. Для начала следовало почистить замызганный плафон люстры, потом избавиться от гнусных флуоресцентных ламп, отодрать ковровое покрытие и обшить все деревом со звукоизоляцией, чтобы добавить солидности, подобрать новые стулья, одинаковые, чтобы подчеркнуть официальный стиль помещения, исключив разнобой. С краю сидела пожилая пара в однотипных костюмах, и он задумался, кто они. Оба были загорелыми, с серебристыми седыми волосами, и у женщины на коленях лежала дорогая сумочка. Затем внимание Шона переключилось на открывшиеся двойные двери, его сердце забилось быстрее.
Вошла мать Тома Анджела и бабушка Руби, опиравшаяся на ее руку. Он поразился их одежде, словно подобранной для церкви: опрятные платья в цветочек, жакеты, и у бабушки Руби была сумочка в тон. Они уселись во втором ряду с левой стороны. У стены рядом с ними, под прямым углом к рядам стульев, стоял длинный стол на козлах, за которым сидела совсем юная журналистка, что-то быстро набиравшая на ноутбуке, время от времени отпивая из бумажного стаканчика. Шон уставился на ее мешковатую одежду и шлепанцы. Он поднялся и подошел к ней, и она взглянула на него с улыбкой. Девушка оказалась даже моложе Рози.
– Мистер Каусон! Я видела вас на фото, так что узнала. Мой отец был на…
– Вы не можете здесь находиться в таком виде. – Шон был вне себя.
Когда-то он удостоился отдельной статьи в «Санди таймс», а теперь единственным представителем прессы было это юное недоразумение.
– Я должна надеть что-то особенное? Я не…
– Погиб человек. Проявите хоть немного уважения. – Он увидел тревогу в ее глазах и сделал глубокий вдох. – Он был моим другом.
– Я знаю. Мне правда жаль. Я переоденусь.
Шон покачал головой:
– Извините, я не хотел кричать.
Взяв себя в руки, он подошел к Анджеле и бабушке Руби.
– Шон, – сказала Анджела, но не встала обнять его, как сделала на похоронах. – Ты не пришел на поминки – наверное, был занят.
– Я не думаю, что Руфь его приглашала, – заметила бабушка Руби.
В ее глазах светилось мудрое понимание, и она протянула ему свою высохшую руку. Он бессознательно взял ее. Сжав его руку, она взглянула ему в глаза.
– Том так тобой восхищался. – Она крепче сжала его руку. – Я уверена, ты бы спас его, если бы мог. Правда ведь?
Шон накрыл ее руку другой своей ладонью в знак утешения и чтобы удержать от очередного обескураживающего вопроса.
– Конечно спас бы. И я рад, что пришел сюда, если могу как-то помочь вашей семье.
Он вернулся на свое место, чувствуя себя так, словно пожилая леди полоснула его ножом. Когда он сел, Соубридж наклонился к нему.
– Лучше держитесь этой стороны, хотя бы пока. – Он обернулся на звук открывшихся дверей. – Ага, всей когортой.
Вошла пожилая женщина, а за ней – два молодых человека. Оба несли черные портфели. Соубридж встал и вежливо кивнул им.
– Миссис Урсула Осман, неимоверно рад вас видеть.
Женщина остановилась и моргнула, взглянув на Соубриджа. Все в ней казалось каким-то помятым – от лица до портфеля и пыльного черного костюма.
– Николас, – сказала она, – доброе утро.
Даже ее голос был надтреснутым.
– Только не говорите, что вы ушли из уголовного суда.
– Я никогда не ухожу с поля боя.
– Чистая правда! Честь и слава вашему мечу и щиту. Мы салютуем вам, мадам, и переводим дух, ведь это дознание все равно что диетическая кола.
Соубридж был так велеречив, словно уже вел судебное заседание.
– Никакое дознание не бывает диетическим, – возразила она сухо.
– Туше. – Соубридж расправил складки костюма, садясь. – Отличный королевский адвокат, – пробормотал он, когда она прошла, – но выглядит всегда помято. И, боже мой, как она постарела. Просто кошмар.
Шон оглядел женщину, вызвавшую у Соубриджа приступ агрессивного амикошонства.
На вид ей было под шестьдесят, щуплая фигурка с покатыми плечами хранила следы детского сколиоза. Жидкие волосы были выкрашены в жгуче-черный цвет, и, когда она со своим портфелем перешагивала через складку ковра, он увидел в ней воплощение безжалостной старости и хрупкости человеческого тела. Тяжелая папка вдруг выскользнула у нее из-под мышки и упала на пол, раскрывшись. Она издала возглас досады, и Шон двинулся к ней, чтобы помочь.
– Оставьте.
Она согнулась над бумагами, растопырив пальцы, прежде чем он успел поднять их. Но затем она вспомнила о манерах и подняла взгляд на него:
– Но спасибо вам, мистер Каусон.
У нее были черные, глубоко посаженные глаза, смотревшие на него вдумчиво и проницательно. Шон оторопел, внезапно вспомнив медведя на краю ледника.
Он вернулся на свое место, чуть пошатываясь, и едва ощутимый зуд возник в кончиках его пальцев на правой руке. Он отчетливо услышал в комнате громкое воронье карканье и увидел следы черных лапок на грязном плафоне люстры. На секунду перед ним открылось окно в прошлое – холодный белый ромб, который он видел, неподвижно лежа на постели, с руками, стянутыми ремнями, ощущая невыносимое жжение в пальцах. Шон коснулся своих губ, затем кончика носа. Подушечки его пальцев
