– Хорошо видеть в ситуации плюсы, – кивнул доктор. – Полезно для нервов.
– Я надеюсь, мне оставят Флаффи?
Хан взял на руки свою свинью и приподнял брови. Доктор выглядел чем-то расстроенным. Положим, довольного доктора он обычно и не видел ни разу: хмурым, напряжённым, сосредоточенным... Но никогда – расстроенным.
– Да, – доктор, до этого смотрящий в пол, поднял взгляд, привычно ставя заслон «ничего-не-чувствую». – Можешь оставить свинью. Более того, в качестве сувенира тебе полагаются накрыльники. А в качестве бонуса за хорошее поведение от меня лично можешь забрать подушку. Она крайне удобна, в каютах хуже.
– Удивительно, правда? – Хан начал поглаживать свинью, – я про то, к каким принципам пришло человечество. Всё лучшее – больным, всё худшее – сильным, здоровым и смелым.
Хан ведёт себя иначе, чем обычно при визитах дока. Но и доктор никогда не приходил к нему посреди ночи грустным и выпившим.
– Это превратности гуманизма, – доктор слегка расслабился. Удобней расположился на стуле, и заслон снова слегка приоткрылся, проявляя во взгляде эту его ночную тоску. – Та же причина, по которой с погибающей планеты будут спасать в первую очередь стариков и детей, хотя основной культурный, языковой, рабочий, да элементарно демографический потенциал заключён в промежутке от… приблизительно пятнадцати до сорока. То есть тех, кто мог бы восстановить культуру планеты и восполнить её население в короткие сроки. Но беда в том, что эти самые превратности заложены в человеческую подкорку. Если для меня будет выбор, спасать взрослого в полном расцвете сил или ребёнка, я инстинктивно брошусь к ребёнку.
– Когда-то я пытался искоренить таких, как вы. Создать функциональное общество, полное сильных, выносливых и умных людей. А сострадательные и слабые подчинялись бы нам, выполняли грязную работу и сострадали в трущобах, пока мы правили бы их миром. На чьей стороне вы захотели бы оказаться тогда, доктор?
Хан продолжает поглаживать свинью, иногда даже почёсывая ей за ухом. Полнейшая имитация общения с настоящим животным.
Взгляд доктора сделался не пьяным и на удивление пронзительным. Как будто зеленоватые глаза утратили свой цвет и стали нечеловечески серебристыми, холодными. Конечно, это была всего лишь вина ночного освещения лаборатории.
– У меня не такой большой выбор, учитывая, что я человек. Например, по всем законам жанра, мне полагается тебя ненавидеть.
– Я убил вашего друга, доктор, – кивает Хан спокойно. Воспоминания об убиенном капитане не вызывают у него внутри никакого отклика. – Вы действительно должны ненавидеть меня. И вы – ненавидите?
– А мне есть смысл именно тебя ненавидеть?
– Смотря что считать мной. У меня осталось моё тело, мои воспоминания, мой ум. Единственное, что изменилось – я не попытаюсь сделать этого снова.
Резина пружинит под пальцами – единственное яркое пятно во всей комнате, не считая его и доктора. Удивительное ощущение отрезанности от всего мира.
– Потому что не сможешь, – кивнул доктор. – Вот ты на свой вопрос и ответил. Того, кто убил моего друга, я ненавижу. Разобрал бы на запчасти, не задумываясь. Но это не ты.
Доктор поднялся со стула, но не ушёл. Стоял, держась за его спинку.
– С завтрашнего дня тебе предоставят отдельную каюту, падд, и присвоят идентификационный номер. Пока что будешь значиться как стажёр и останешься под моим наблюдением. И мой тебе совет… получив свободу передвижения по кораблю, не приближайся первое время к Споку. У него своё понимание о том, кто и как заслуживает права на жизнь.
– Тот бешеный вулканец? – Хан едва заметно улыбнулся, останавливая руку меж ушей свиньи. – Я учту, доктор.
Комм МакКоя не отвечает – Джим долго вызывает его. Такого раньше не случалось, Боунс был на связи всегда, днём, ночью, в увольнительной. Хотя в ванну с собой он комм не брал. На медицинские операции – тоже. Может, через интерком…
Джим откладывает комм на тумбочку. Через корабельный интерком вызывать не хочется – это нежелание хоть и иррациональное, но очень сильное. В конце концов, он снял чёртов фиксатор со Спока, промял ему крылья, сейчас Спок промоет раны. Регенерация вулканцев проходит интенсивнее, чем у людей. Всё должно быть хорошо. А Боунса он завтра спросит, почему не ответил.
Он забирается под тонкое одеяло и берёт падд, бездумно открывает почту. Несколько сообщений – от Чехова, от Скотти, от главы ботаников, от геологического.
Открывает от научников.
«Капитан, официальный отчёт будет готов только к следующей смене, но это должно вас заинтересовать. Мы проанализировали спектрограмму объекта, к которому направляемся, и там…»
Читая, что же они обнаружили «и там», Джим понимает, что Флот теперь вцепился в этот космический кусок металла и не отпустит. Там оказалась не просто платина, а платина в плотном сплаве с металлом, открытым недавно и пока что получаемым только в лабораториях. При огромных энергетических затратах. Этот металл обладал чудовищной электропроводимостью, как будто он сам был чистейшей энергией. Что казалось возможным. В чистом виде он был радиоактивен. Опасен.
Спок появляется из ванной как раз на этом моменте, внося с собой отчётливый запах ментола. Его крылья и волосы уже сухие.
– Отчёты? – интересуется негромко.
– Просто убивал время. – Джим тут же отключает падд. Научники – большие умницы, что предупреждают, теперь Джим знает, какой реакции ждать от Флота по этой мисси. Но это не срочно. А Спок – срочно.
Капитан протягивает к нему руку, раскрытую ладонью вверх.
– Иди ко мне, – говорит ласково.
Спок вкладывает свою руку в его ладонь. Она холодная, но доверчиво-расслабленная.
– Свет на пять процентов, – командует системе.
Свет послушно гаснет, и пока глаза Джима привыкают к повисшему сумраку, коммандер забирается к нему на кровать, заставляя расстояние между ними сгинуть. Спок явно решил явиться как ангел ночи, потому что теперь нависает над ним с полураскрытыми крыльями в полумраке – и до Джима впервые доходит, какие же они огромные. Он больше не удивлён, что Спок только при нём ломал несколько фиксаторов, от этого осознания просто перехватывает дух. Большие, сильные, прекрасные, как и их обладатель.
Спок не даёт опомниться – укладывается на него, приникает и трётся щекой о грудь. В этом жесте есть захлёбывающаяся сама в себе ласковость. Он так близко. Открыт и доступен. Он тянется к Джиму, льнёт…
Джим вплетает пальцы в его гладкие чёрные волосы, гладит их, позволяя Споку насытиться этими касаниями. Через некоторое время его вознаграждают – Спок поднимает голову и позволяет поцеловать свои разомкнутые губы. Кирк мягко сминает
