– Этот поцелуй – лучшее, что я получил от тебя за все полгода – полгода! – которые добивался твоего внимания. Спок. – Голос капитана вдруг меняется. Становится мягче. – Спок, посмотри на меня. Я не кусаюсь.
– Вы думаете, я как домашнее животное, откликаюсь на частое повторение своего имени? – Спок оборачивается к нему. – Чего бы вы ни добивались от меня, я не сумею дать вам этого, капитан. Советую сосредоточиться на поиске другой, более подходящей вам цели.
– Это не гонка и не охота. Мне нужен ты. Тебе нужен я. В чём твоя проблема?
И делает шаг вперёд, заглядывая Споку в глаза. Прямо и открыто показывая свои чувства.
– Моя проблема за моей спиной, капитан. Вы тут ни при чём. Примите это как факт.
Спок протягивает руку поверх его плеча и возобновляет движение лифта.
– Спок, – капитан почти рычит, перехватывая его запястье поверх своего плеча и дёргает на себя. – Ты нам даже шанса не оставляешь.
Его пальцы горячие. Спок так ярко ощущает их хватку на своём прохладном запястье.
Люди горячей вулканцев.
Вулканцы не бывают крылатыми.
– До выхода из дока три минуты двенадцать секунд. Пять секунд до раскрытия двери, – Спок не пытается высвободиться, глядя в его нереально голубые глаза. Падая в его взгляд. – Нам надо быть на мостике.
– Так мы будем, правда? – его губы чуть дрогнули в улыбке. Он продолжил тише и ласковее, – ну почему ты сопротивляешься, я же…
Он не договорил. При звуке открывающейся двери Спок высвободил своё запястье, а капитан, сжав губы, первым вышел из лифта.
– Паш, может, не надо?
Ужин. Столовая. И Кирк сидит напротив Чехова, задумчиво глядящего на ещё одну рюмку водки перед собой. Сказал, что утром он, видать, переборщил, и имеет смысл найти оптимальную для себя дозу «подобного», чтобы лечить похмелье.
– Вы не понимаете, капитан, – Чехов безупречно придерживался субординации общения, стоило ступить на корабль, – я это в русской классике вычитал, а она – не врёт.
Он решительно опрокинул в себя рюмку, поморщился и быстро-быстро закинул в рот маленький маринованный огурчик.
Джим не сомневался в русской классике. Он сомневался в том, что Чехов протрезвеет нормально в ближайшие три дня с таким подходом к жизни.
– Будешь безостановочно бухать, лейтенант, сдам тебя Боунсу. А уж он-то из тебя все перья вытрясет, не сомневайся, – сообщил доверительно, склонившись над столом. И вернулся к своей запеканке.
Чехов принял обиженный вид.
– Это больная тема, капитан. Я даже не могу сказать в отместку, что сдам наш... проект. – Он поддел на вилку репликаторную имитацию маринованного гриба. Напоминала она больше расплющенную бледную лягушку. Мимо прошла группка энсинов из научного, и Пашка понизил голос: – А ведь им сегодня Ухура интересовалась. Бочком, бочком, всё с вопросами – что за кактусы да для чего мы их растим… Вот кто вчера проговорился, спрашивается? И это не я, потому что я – молчал!
– Да никто в тебе не сомневается, Павлик Морозов.
Джим плохо помнил, кто такой Павлик Морозов. Он помнил, что это имя как-то связано со способностью хранить тайны. Судя по раздувающемуся от возмущения Пашке, что-то капитан понял неправильно.
Казалось, очередная лекция на тему богатства и многообразия русской культуры неминуема, но тут Павел резко открывает рот (как будто весь воздух из себя выпустил) и смотрит остекленевшим взглядом куда-то за плечо Кирка.
Джим резко оборачивается. И вот теперь ему хочется повторить реакцию Павла.
В дверях стоит и оглядывается Скотти. Но не их Скотти-инженер, крылья в мазуте, паяльный лазер в кармане, Кинсер с гаечным ключом где-то за крылом. А Скотти – гордый шотландец, в парадном килте и с букетом цветов. Он оглядывается несколько секунд, не больше, а потом (твою мать, какое счастливое лицо) уверенным шагом идёт к столику, где ужинает с подругами Ухура.
Кинсер семенит за ним следом. Очень неуверенно семенит.
Ох что-то будет…
В их направлении вытянули головы все присутствующие в зале. Даже лейтенант Циммерман, восторженно вещавшая что-то подруге, замерла и уставилась.
Ухура поднимает удивлённый взгляд, как и две других девушки, сидящие с ней за одним столом.
А когда ей протягивают настоящий огроменный букет лилий и роз, такой огромный, что он задевает тарелки, салфетки и голограмму симпатичной вазочки с полевыми цветочками (такая на каждом столе стоит), даже не сразу находится с ответом.
– Чем… чем обязана, мистер Скотт? – спрашивает, вскидывая голову.
Пашка хлопает себя ладонью по лбу и шепчет «так вот что он в стазисном поле тайком на борт поднимал! Цветочки!!! Чтоб не завяли!!!»
– Нийота! – торжественно начинает Скотти… и замолкает. Джим поклясться готов – инженер даже краснеет немного, до чего дошёл!
Ухура терпеливо ждёт продолжения, пока Циммерман начинает тихонько хихикать в кулак.
Скотт решается. Снова набирает воздуха в грудь.
– Нийота! – Так же торжественно, и так же опять замолкает. Начинает зачем-то пихать Кинсера локтем, шипеть ему что-то.
Да что он придумал-то?
Кинсер в подкладе своей форменки находит какую-то бархатную коробочку, протягивает инженеру. Тот открывает её, бухается на одно колено – комму-то Боунс вломит за такое обращение с суставами – и протягивает Ухуре с букетом.
– Нийота! – Скотт, бедолага, начинает слегка дрожать голосом, – я понял, что ты – мой идеал. Выходи за меня. Пожалуйста.
В столовой как-то резко становится очень тихо. Ухура слегка прокашливается и откладывает букет на столик. Букет занимает большую его часть.
– Скотти, это же не шутка? – спрашивает она мягко.
Он решительно мотает головой.
Нийота склоняется к нему и закрывает коробочку с кольцом.
– Нет, Скотти. Не выйду. Выпусти меня из-за стола, будь добр.
Кинсер тянет друга за рукав, почти дёргает под строгим взглядом девушки. Скотти понимается с колена. Джиму не особо видно, но он уверен, что бедолаге сейчас сердце разбили.
– Если ты просишь… конечно, то есть, я…
Ухура поднимается из-за стола, не глядя на него, и – прямая, гордая, уходит.
– Ну Скотти, ну умудрился, и какая его муха тяпнула?! – с жаром шепчет Пашка.
– Простите, мистер Скотт, можно взять цветы? – аккуратно спрашивает Циммерман, сдерживая улыбку. – Жалко, если завянут, такие красивые, а у Стейси завтра день рождения, и нам надо чем-то украсить комнату…
– А, – Скотти убито махает рукой. Вряд ли его интересуют сейчас эти цветочки. Кинсер настойчиво тянет его за рукав прочь. Столовая хранит гробовое молчание.
Джим поэтому едва не подпрыгивает на месте, когда слышит холодный голос Спока – оказывается, вулканец стоял рядом с подносом еды – шёл от раздачи.
– Я не припоминаю правил, регулирующих подобные ситуации. Делать
