– Кхуй-кхуй, проклятый, ужо пожалуюсь на тебя царю! – разозленный, погрозил кулаком хан Калин.
Он в это время как раз брал в очередной раз княжескую ставку – каменистый холм, на коем разместились шатры Всеволода, да сынов его. И в этот раз хорошо у него все шло, просто на загляденье. Целая ватага татаровьев обрушилась на русов – и с той стороны, и с этой. Все отборные, молодцеватые, крутоусые. Одни верхом, а другие и пешком, да так сочетаются изрядно, что и не надо лучше.
А пособить владимирцам в этот раз и некому – ни тиборчан рядом нет, ни муромчан, ни ушкуйников, ни булгар, ни еще хоть кого-нибудь. Все где-то еще застряли, на других противниках.
– Ого, князь великий, снова встретились, ага! – гортанно закричал Калин, вырастая посреди холма, прыгая туда в сапогах-скороходах. – Вот он я, снова! Рад ли мне, собака?!
– От собаки татарской слышу! – огрызнулся Всеволод, прикрываясь расколотым щитом. – Дунайка, а ну, в конуру его загони!
Дружинные обступили своего князя кольцом тесным. Щетинились мечами, не подпускали проклятущего хана. А тот-то уж глумился, похохатывал, руки в боки уперев. Оказалось его татаровьев здесь как бы не впятеро больше – куда там против такой силы сдюжить!
Правда, на другом краю холма рубились с ними несколько всадниц – то поляницы ударили татаровьям в спину. Но была-то их и всего-то горсточка – семь или восемь молодиц. Одна за другой они падали с коней, покуда не осталась последняя – Божедарка Юрьевна, дочь половецкого хана.
Эта сражалась искусней всех. Во всем войске она, пожалуй, одной только царице Синеглазке и уступала. Но даже лучшая из богатырок немного одна навоюет – и дела у ней становились все хуже.
– Помогите!.. – не выдержала, вскричала она.
Да ведь и князю Всеволоду тяжело приходилось. Рубились его гридни с татаровьями – и таяла дружина на глазах. Вот уже прорвался один косоглазый через цепь, саблей к княжьему горлу потянулся…
– Помогите!.. – тоже тонко, почти по-бабьи взвизгнул Всеволод.
Словно сам господь услышал тот крик – так вовремя пришло спасение. Прошибли татарву молодые витязи, а впереди всех – сам Ярослав, любимый Всеволода отпрыск.
– Сынок!.. – аж прослезился Всеволод.
Да только мимо промчался Ярослав. Промелькнул, чуть отца не стоптав, чуть шатер не сломав – и врубился в татаровьев, что на Божедарку наседали. Так рьяно саблей заработал – троих снес тремя ударами.
Всеволод при виде такого аж покраснел от гнева. Его, правда, тоже уж выручили Ярослава гридни, да все едино обидно показалось. Глядя, как бьются его сын с поляницей бок о бок, он истошно заорал:
– Черт побери, Ярославушка, я же отец твой родной, а ты эту дуру сисястую спасаешь!
Да Ярослав его и не услышал. За звоном мечей никаких криков слыхать не было. Только на поляницу свою и смотрел, на Божедарку ненаглядную.
– Вот ей-ей, наследства лишу, – сплюнул Всеволод. – Все Юрке оставлю. Он-то уж княжество не проспит, не проворонит. Юрий, Константин, где вы там?!
Не отозвались ни один сын, ни второй. Не случилось их поблизости, в других местах сейчас бились. А дружина Ярослава тоже уже редеть стала – слишком страшный натиск Калин-хан сделал, слишком много своей татарвы на холм княжий кинул.
– Всех… изведем, – ворчал он, появляясь и тут же исчезая. – Каждому… голову снимем!.. А жены ваши с дочерьми… новых мужей получат, справных!.. Красивых детей рожать будут!.. У тебя… князь… слыхал я… дочка-то на загляденье всем?.. Как ее там?.. Алина?.. Сыну отдам, когда подрастет!
– Ах ты ж волчья сыть! – разозлился Всеволод пуще прежнего. – Не уловивши бела лебедя, да уже кушаешь?! Яросла-а-ав!!!
Сызнова не услышал сын. Прижали их с Божедаркою к самым шатрам. Из последних сил держались. Совсем плохи дела стали.
Но донесся тут трубный рев, прогудел рог боевой – и татаровья невольно вздрогнули. Успели уж этот звук запомнить – и знали, кто его испускает.
И не ошиблись. На громадном гнедом коне, помавая тяжеленной палицей, влетел в сечу седобородый богатырь – и смял татарву, как детей малых. Раскидывать их стал во все стороны – по двое и по трое убивать одним ударом.
– Илейка Муромский! – стиснул кулаки хан Калин. – Да будь ты проклят, окаянный! Двух предков моих убил, мало тебе?! Сам здесь в землю ляжешь!
Подпрыгнул он, метнулся – и унесся прочь живой бурей. Семь верст одним шагом пробежал – и тут же развернулся, да и обратно. На том же месте оказался, но немного дальше – аккурат перед грудью Бурушки, коня великанского.
И ведь была-то у Калина в руках рогатина. Пика смертоносная. Очутился он в самом нужном месте, точно в землю ее воткнул – и тут же снова умчался, улетел в скороходах-сапогах своих.
А конь богатырский со всего разгона грудью-то на острие и насадился.
Осел Бурушка – и умер. Без стона, без крика, без вздоха единого.
Тяжко вздохнул зато его всадник. Поднялся Илья Муромец, оглядел татарву взглядом из-под бровей кустистых – и подались те назад, словно он их плетью полоснул.
– Где хан ваш? – грозно спросил богатырь. – Слово ему сказать хочу.
Град стрел был ему ответом. Боялись Муромца татаровья – смертным страхом боялись. Спустили тетивы, как по приказу – и вонзились в щит богатырский сразу восемь.
Поднял его Муромец повыше, прикрылся, зашагал вперед. Палицу на пояс повесил, а меч обнажил.
Летели стрелы и в спину. Да хорошо был защищен богатырь. Кольчужный бахтерец закрывал тело до самых пят, а весил три пуда добрых. Пластины так склепаны, что все вскользь проходит, вонзиться не может. Сверху – кожа толстая, сыромятная. И рукавицы кольчужные, и сапоги железом прошиты. А голова таким шеломом увенчана, что даже смотреть тяжко.
Никто бы другой этакую броню таскать не смог. Да воистину огромна сила Святогорова. Шел Муромец, словно обвал горный.
Вот мечом взмахнул!.. и разрубил татаровьина наискось, распахал надвое!
А ведь и клинок-то обычный самый, не кладенец какой.
Снова и снова вздымался меч богатырский – и прокладывал целые просеки, тропинки в рядах вражеских. Снова и снова вздымался щит – и отражал удары, и отбивал сулицы.
Бился Илья Муромец в гордом одиночестве – да никого ему, древнему, больше и не требовалось.
Один в поле воин.
Хуже стало, когда меч сломался. Жаль все-таки, что не кладенец. Добрый булат, надежный – да не вечный. Столько щитов расколол сегодня, столько кольчуг разрубил – иные клинки за всю жизнь сотой того доли не свершают.
Немудрено, что и затупился поначалу, а потом просто треснул.
Теперь в ход пошла палица. Муромцу она была даже привычней меча-то. Попроще, не такая благородная, зато уж как ударил – так и дух вон. Смело всю силу вкладывай, не жалей, сломать не бойся.
Но было татаровьев все-таки чересчур много. Не кончались они и не кончались. По колено уже в телах богатырь стоял, шелом багрян стал от крови, точно закат.
А тут еще
