Ошарашенный парень вскочил и побежал с новой силой.
«Я буду жить!!! ЖИТЬ!.. только бы добежать, только бы добежать!..
Впереди блестела водяная гладь.
«Добежать… Вроде отстали… Вот и река…».
С разбега Хоббит бросился в воду и принялся плыть в сторону домиков на противоположном берегу. Волки же побежали вдоль реки. «Видимо где-то есть мост» — подумал парень.
Выбежав на берег, И принялся стучать в дверь первого домика. Дверь не открывали. Хоббит оббежал дом и взглядом попытался найти какие-нибудь зацепки, чтобы вскарабкаться на крышу. За спиной были слышны рычания набегающих голодных зверей.
Хоббит запрокинул ногу, чтобы залезть на небольшой выступ, но почувствовал острую боль в икроножной мышце. Через несколько секунд десятки зубов впились в тело парня. Обезумевшие хищники, скуля, словно радуясь такому везению, рвали плоть на мелкие части. Хоббит потеряв равновесие, рухнул на землю. С губ сорвался продолжительный и отчаянный крик, словно позывной — приглашение для той, что приходит в черной мантии и с косой наперевес.
Со всех сторон набегали остальные члены стаи.
* * *Он шел к телу, разодранному волками. Звери отходили от тела при каждом его шаге. Ощетинившись, хищники рычали. По земле словно растекалась зловещая энергия, отпугивавшая хищников от долгожданной добычи. Хоббит дышал и отплевывал кровь, когда старик одной рукой поднял его и положил на плечо.
— ЦВЕТОК хочет есть и я его накормлю… Хочет есть… — процедил он сквозь зубы, повернувшись к волкам.
И быстро зашагал к мосту.
Глава 5. Знакомьтесь: Матвей Данилевский
1
Матвей прошел по длинному коридору и, немного постояв у двери, вошел в кабинет главного редактора. В кабинете пахло свежезаваренным кофе. В воздухе витал едва уловимый аромат сигар. На белоснежных планках жалюзи сидели мухи. Ветер, врывавшийся в открытое окно, сметал их, но насекомые неизменно слетались обратно. Маленький вентилятор тщетно трудился над тем, чтобы разогнать завесу духоты.
— Не прошло и года, — недовольно пробурчал Денис Викторович, толстый и потный мужчина лет сорока пяти с импозантной проседью, бесцеремонно выхватил из рук журналиста листы бумаги.
Редактор достал из-за уха карандаш и начал читать. Он покусывал нижнюю губу и изредка делал пометки на полях. Пару раз он бросил короткий взгляд на топтавшегося у двери журналиста. Помимо своего цинизма и скептичности, Денис Викторович славился еще тем, что никому из подчиненных никогда не предлагал присесть.
— Хорошо… Уже неплохо, — сказал редактор и сел на вращающийся стул. — С третьего раза и этот вариант намного лучше первых двух. Есть, конечно, пара ляпов. Но, слава Богу, есть я. Я исправлю и сам сдам на верстку. Можете идти.
— Пара ляпов? — недоумевающий Матвей сделал пару шагов к столу шефа, но, увидев недовольный взгляд главного редактора, остановился посередине кабинета, — я думаю, что статья полу…
— Я не понимаю, что происходит с одним из моих самых перспективных журналистов, — перебил редактор и откинулся на спинку кресла. — Понимаешь, нужен горячий материал. Нужен резонанс, шаровая молния. Ты из возможной сенсации делаешь скучнейшую и нечитабельную тягомотину. Пора забыть то, чему тебя учили в университете. Сейчас так никто не пишет. Посуди сам, — редактор сложил ладони, как это делают молящиеся католики, — у нас есть заместитель прокурора, регулярно посещающий бордель. У нас есть начальник отдела внутренних дел, закрывающий глаза на работу этого притона. Есть знаменитый в прошлом артист, вероятно (я повторяю «вероятно») организовавший легендарный бордель. И наконец, в наших руках фотография, на которой эта святая троица запечатлена в компании дам, ну никак не похожих на их жен в ресторане.
Парень, ты пишешь заглавную статью. Ты не Алексей Пиманов и не Михаил Леонтьев. Мы не разоблачаем их. Мы никого не выводим на чистую воду. Мы просто освещаем события и даем, так, скажем, пищу для размышления.
Матвей, почувствовал, что рубашка на спине порядочно взмокла и через минуту другую, его поясница будет походить на Красноярскую ГЭС. Он вытер платком лицо и продолжил делать вид, что чрезвычайно заинтересован речью Дениса Викторовича.
— По перовому варианту статьи действительно получается так, что они все это организовали и промышляют этим, наплевав на все. — Редактор встал с кресла и, взяв графин, полил азалию в глиняном горшке на подоконнике и кактус у монитора, — хотя мы с тобой прекрасно знаем, что все это вилами, как говорится, по воде писано. И если мы напечатаем это в таком виде, нашу «Трибуну» закроют или мы потонем в исковых обязательствах выплаты компенсации за моральный ущерб. Понимаешь о чем я?
— Да я все понял, — Матвей кивнул и выпрямил спину так, чтобы рубашка не липла к спине.
— Вот и замечательно. В последнее время ты очень странный. Может, хочешь в отпуск?
— Я в полном порядке, — растерянно ответил Матвей — знаки заботы от шефа были странным, если не сказать из ряда вон выходящим, событием. — Просто понимаете, все эти истории…
— Ощущение, словно рылся в чужом грязном белье, да? — на лице редактора появилась ухмылка.
— Именно, — проговорил Матвей, довольный тем, что шеф избавил его от трудности подбора необходимых слов.
— Послушай у тебя отличный потенциал. Ты привыкнешь к этому чувству и тогда начнешь получать немыслимое удовольствие от своей работы.
— Я определенно надеюсь на это…
— Тебе нужно отдохнуть. Полежи дома пару дней, своди свою девушку в кино или в театр. А в среду на работу со свежими силами и мыслями. У меня будет для тебя новое задание, — сказал редактор и прильнул к монитору, давая понять, что беседа закончена.
— Хорошо, спасибо, Денис Викторович, — произнес Матвей и вышел из кабинета. В его голосе читались обреченность и усталость.
Журналист кипел от ярости и злобы.
«Старый макаронник, опять добавит пару предложений и поставит свою фамилию рядом с моей. Пара ляпов. Чертов кретин, не может связать пары слов для хорошего предложения. Но присвоить чужое — мастер. Интересно, чей зад он лизал, чтобы стать главным редактором?…
Надо успокоиться Матвей Данилевский, у тебя этот внутренний монолог, наверное, на лбу написан».
Он вышел из здания редакции и, спускаясь по ступеням, закурил сигарету. Мужчина почувствовал неимоверное облегчение, когда снял пиджак. Подул ветер, обдав многострадальную спину приятным холодком. Матвей кинул скомканную сторублевую купюру старику, просившему милостыню, и, ослабив узел галстука, направился к парковке.
Он всегда считал, что последний и серьезный удар по его самолюбию был произведен школьным преподавателем, присвоившем его повесть. Тогда Матвей стиснул зубы и пережил это. На выпускном вечере
