«Миролюбивый был парень! Слова дурного ни о ком не скажет. Поверить не могу, что это его рук дело. Нет, господин офицер, он был не такой».
Эллис снова взглянул на Уоррена.
– Я не хочу, чтобы ты извинялся. Я хочу, чтобы ты раскаялся.
– Ладно.
«Ладно?»
– Уоррен, твою мать! Ты был моим другом. Единственным близким другом. У тебя было много женщин, а у меня – одна.
«Но ведь тебе с ней стало неинтересно! Месяцами друг к другу не подходили, даже не целовались. А я с возрастом раздался вширь, девушки заглядываться перестали. Вот мы с Пегги и сошлись. Трахались прямо в твоей постели – помнишь то лиловое одеяло? По три раза в неделю кровать раскачивали. Хорошо, что ты никогда не приходил с работы пораньше. Как говорится, если слышишь скрип пружин, в спальню не заглядывай. Пегги даже туфли не снимала».
От таких мыслей указательный палец сам собой лег на спусковой крючок.
– Правду хочешь услышать? – Взгляд Уоррена снова метнулся к пистолету. – Злилась она на тебя страшно. Ненавидела. Винила в смерти сына… но это ты и сам знаешь. – Уоррен задумчиво погладил опустевший стакан большим пальцем. – Я ведь с ней тогда был. Хотел стремянку одолжить. Пегги как раз вернулась домой, мы заглянули вместе в гараж, а там Айсли. Она закричала, потом расплакалась у меня на плече. Через пару месяцев письма писать начала, и я решил, что ей выговориться надо. Теперь-то понимаю: тебе отомстить хотела, я ей был не нужен. Случилось это всего один раз, как в письме написано.
Уоррен отдал Эллису стопку конвертов.
– Устроились на заднем сиденье ее машины, прямо на парковке около закрытого бара. Пьяные были оба, героя-любовника из меня не вышло. Думал, помогу бедняжке справиться с горем – и помог, в общем-то. Только не так, как представлялось. Она ведь не от одиночества убегала, а хотела наказать тебя за случившееся. Правда, жизнь сложилась иначе, и про измену ты узнал только сейчас. Знаешь, как бывает: старая мина рвется у кого-нибудь под ногами спустя полвека после войны. А ведь Пегги могла тебе все рассказать, но почему-то смолчала. И развод планировала получить, но так и не собралась. Если хочешь знать мое мнение, она просто не сумела тебя разлюбить. Старалась очень, да не смогла.
Уоррен допил остатки чая. У Эллиса совсем пересохло в горле.
– Под конец вся история с местью вышла ей боком. После твоего исчезновения Пегги втемяшилось, что ты покончил с собой. Я пытался растолковать ей про машину времени, но… сам понимаешь. А когда я продолжил настаивать, Пегги перестала отвечать на звонки. И на письма тоже. Где-то через год переехала во Флориду – и вряд ли я был единственной причиной ее побега. Больше замуж не выходила.
Эллис задумчиво смотрел на поля за фермой, но последняя фраза Уоррена вывела его из оцепенения.
– Как она умерла?
Уоррен приподнял брови:
– Мне-то откуда знать?
– Ты сказал, она больше не выходила замуж. Значит, тебе известна ее судьба. До самого конца.
– Умник ты наш…
– Как она умерла?
Уоррен вздохнул.
– Автомобильная авария.
– Других пострадавших не было?
– Одна ехала. На полной скорости врезалась в стену у автострады.
– Дождь шел? – прищурился Эллис.
– Нет. Мне сказали, что Пегги села за руль пьяной. – Уоррен выдержал его взгляд. – На похоронах ее сестра… как же ее зовут-то… которая из Омахи… Сэнди! Сэнди говорила, что после твоего исчезновения Пегги стала пить. Они пытались ей помочь, отправляли на встречи анонимных алкоголиков, еще куда-то… Видимо, не сработало. – Уоррен пару мгновений вглядывался ему в лицо, а потом добавил, будто утешая: – Она ведь… она тебя простила. За Айсли и все остальное.
– Откуда тебе знать?
– Помнишь фотографию из «Сидар-Пойнт»? Ту, которую Пегги перегнула пополам, чтобы тебя не было видно? Сэнди говорила, что этот снимок нашли среди ее вещей. Расправленный. И надпись черной ручкой через весь кадр: «Прости меня».
Эллис не выдержал и заплакал.
* * *Пахло на кухне фермы Файрстоун просто удивительно. Горячий влажный пар, сотканный из ароматов свежего хлеба, запеченного мяса и кушаний, варившихся на чугунной плите, напомнил Эллису разом про все рождественские и пасхальные застолья его детства. С улицы на кухню пробивался слабый свет, и внутри виднелись темные силуэты, хлопотавшие по хозяйству. Это тоже навевало мысли о праздниках – когда Эллис был совсем маленьким, вся семья ездила в гости к бабушке. Дом у нее был очень старый: угольный желоб, погреб с ледником и бетонная ванна, на которую полагалось крепить стиральную доску. Электричество там провели, но многие комнаты так и остались без света.
А еще на ферме было слишком тихо. Эта тишина поражала и привлекала внимание – Эллис даже не ожидал такого. За прожитые годы он успел привыкнуть к обычным домашним звукам: шорох кондиционеров, гул холодильников, потрескивание лампочек, голоса по телевизору, музыка на радио. А здесь слышалось только шарканье босых ног и медленное тиканье настенных часов, задававших ритм жизни подобно метроному. И если от кухонных запахов и приглушенного света становилось уютно, то тишина настораживала – мертвое молчание, как при аварии в электросети.
Когда он вошел на кухню, клоны испуганно замерли на своих местах, сжимая в руках глиняные горшки с аппетитно дымящимися овощами. Они смотрели на Эллиса с таким же видом, как студенты на месте убийства в самый первый день. Может, слышали, как он плакал. Уоррен вежливо отошел к сарайчику, забрав его пистолет и оставив Эллиса хлюпать носом в уединении. К тому времени как Уоррен пришел назад, он успел успокоиться и застыл, измученный и опустошенный, будто после сильной рвоты. Друзья долго сидели в полном молчании, пока их не позвали на ужин.
– Хорош пялиться, накрывайте на стол! – рявкнул Уоррен, появляясь за спиной у Эллиса. – Не обращай внимания. Для этих лысиков мы вроде Мерлин Монро или единорога. А то и вовсе явление Христа. Уже два года тут, а они по-прежнему мне под подол заглядывают. Правда, Ял?
Ялом звали клона в фартуке. На всех работниках фермы были надеты простые черные брюки и белые рубашки, однако Эллис легко их различал: имена были вышиты справа на груди, как у сотрудников бензоколонок в прежние времена. Это Ял выглядывал из-за двери, когда они с Паксом подошли к крыльцу. От окрика Уоррена он пристыженно отвернулся к печи и ухватил большой почерневший от копоти чайник.
– Присаживайся. – Уоррен отодвинул для него стул, а потом отошел к разделочному столу и принялся точить нож о кожаный ремень, висевший на стене. – Я заколол для тебя жирненького барашка, – усмехнулся он. – Правда, этому комку шерсти уже сто лет в обед, да и зарезал я его еще утром, до твоего прихода. Но мы же не будем цепляться к
