Как?! Я рассказал. Она стояла и плакала прямо в магазине, около обшарпанного холодильника, роняя слезы на грязную плитку. По старушечьи и обиженно. Возможно на жизнь. Я купил печенку и быстро вышел. Не знал, как себя вести. Темный Сыктывкар светил тусклыми огнями синих окон. Дырявые черные листья липли к грязным колесам машин, те с брызгами расплескивая черную воду из луж, неслись по улицам. Голые деревья воткнули тощие ветки в сизое небо и кажется, кое-где проткнули. Капал мелкий скучный дождик. Старые полуразвалившиеся дома, понатыканные в асфальт, еле видно из-за тусклости погоды и стекла. Переосень – недозима. Позвонил армейский друг из Вологды. Поговорили о том, о сем. Он упомянул, что Катя вышла замуж. Я вернулся в магазин и купил бутылку водки. Марии Львовны уже не было. Раньше почти не пил. Так, выпивал иногда. А вот, так тихо сам с собою, впервые. Выпил водку за час и пошел за второй. Я привык покупать пузырь ежедневно и почти ничего не есть. В штопор вошел через месяц. Все деньги уходили на выпивку. Я почти не выходил из квартиры, с трудом наскреб денег на ее оплату и с тихой внутренней радостью осознал, что остались деньги, которые можно пропить. Последний раз, когда я не пил неделю, ночью кто-то спрыгнул со стены на кровать, рядом с моим носом, затем на пол и быстро убежал под шкаф. Я сел на кровати пялясь в темноту, понимая, что этого не может быть, это галлюцинация, но реалистичность была невероятной. Я никого не видел, но слышал, как скрипнула кровать, как она спружинила и звуки шагов. Вставать не стал, я понимал, что это белая горячка. Пытался уснуть, но в мутном мареве полусна виделась какая-то женщина в капюшоне, стоящая у двери в комнату и настойчиво зовущая на выход. Я просыпался, смотрел на дверь, убеждался, что там никого нет и снова пытался заснуть. Тревожили две мысли, – нельзя идти в другую комнату, потому что там сидит генерал-майор Андрей Ефимцев и ждет разговора со мной, а я этого не хотел, и вторая – как этот неизвестный, что прыгнул, поместился на стене? За что держался? И как давно он там находился? В четверг я снова купил водки, сидел на кровати, пялился в экран Инет ТВ, смотрел старый боевик, который уже сто раз видел, но посмотрю и в сто первый, потому что он мне очень нравился в детстве. Какое-то время забавлялся тем, что подбирал на главную роль разных актеров и пересматривал. Однажды загрузил свои данные, но смотреть на себя убегающего от коррумпированных полицейских хватило на десять минут. Возникли неприятные ассоциации. Смотреть новости не мог. Однажды наткнулся на репортаж о чхоме. История про бунт на Вертажо Эридана была известна журналистам давно. Версия неполная, с многочисленными купюрами, но в общих чертах до земного зрителя донесенная. Выступали официальные представители чхоме. На трибуне, у себя на родине, в провинции с непроизносимым названием, где гневно клеймили неблагодарных бунтовщиков. Следующим кадром показали улицы столицы провинции, после известия о мятеже и смерти наших специалистов, – ученых, медиков, инженеров. Народ ликовал. Мужчины, женщины, дети прыгали, смеялись, корчили рожи в камеру. Лучше смотреть боевики. Тоже вранье, но красочное. На ковре рядом с кроватью темнело пятно на ковре. Меня часто рвало с похмелья, и я не всегда ставил перед кроватью таз. Рвоту убирал, но пятно осталось и регулярно обновлялось. Передо мной на стуле стояла пустая бутылка водки, открытая двухлитровая банка с помидорами-огурцами, ломаная засохшая буханка хлеба. Я с ненавистью рассматривал пузырчатые старые обои на стене. Те самые, что наклеены двадцать лет назад. Я ненавидел обои. Ненавидел древнюю красную плитку в ванной. Ненавидел и презирал себя. Казался себе крепким мужиком, способным на все. А оказался ни на что ни годной тряпкой. Не приспособленным к гражданской жизни. Глотки резать, пожалуйста, а на работу устроится – шиш. Помидоры кончились, я грыз пряные стебли укропа и не прожевывая выплевывал на покрытый газетой стул. Раздался телефонный звонок. Я настолько отвык от этого звука, что не сразу сообразил, что я слышу? Сколько я здесь живу, телефон звонил раз пять-шесть. И все в первые полгода жизни здесь. Я не хотел отвечать, но подумалось, вдруг это как-то связанно с работой? Не отвечали по Интернету, решили позвонить. – Алло, – я старался, чтобы голос звучал трезво. – Олег, это ты? – Да, кто это? – Это Сергей Арсеньев. Помнишь меня? – Нет. – А ты вспомни. Мы встречались раньше. Я знал твоих родителей. Екатеринбург, ювенальный суд. Я просил судью дать тебе направление в кадетское, а ты своему представителю в морду дал. – Сергей Эдуардович?! – Да, да. Я. Последнее время меня только по отчеству и зовут. Никак привыкнуть не могу. Все не хочу себя стариком считать. И снова, голос как из другой жизни. Она разграничивалась дважды. И в голове делилась, как “то, что было до смерти родителей” и “то, что было до драки на Вертажо Эридана”. – Здравствуйте Сергей Эдуардович, – поздоровался я, стараясь, чтобы голос звучал бодро, – рад вас слышать. Врал. Я не хотел ни с кем разговаривать. – Олег, я тут на пенсию собрался, но пока еще работаю в Минприроды. Мы расширяем свою деятельность. Точнее расширили ее наверху, не спросив нас, но это уже детали. Мы теперь занимаемся еще космосом. Ты слышал про лесные и охотничьи хозяйства на других планетах? – Краем уха. Отец что-то такое рассказывал, но говорил, что это в будущем. Может быть. – Так наступило будущее, Олег. Такие хозяйства существуют уже лет двадцать, правда их было мало, все для той категории людей, которую принято называть идиотским словом “элита”. И занимались ими не официально, то есть не мы. А вот теперь будем расширятся. Что скажешь? – Ну, наверное, что это здорово. – Так, я не совсем ясно выразился. Я тут по архивам сайта лазил и наткнулся на твою заявку на должность егеря. По стопам отца решил пойти? Правильно, а что с армией? Ты, я слышал, в десанте служил. Надоело? Пока я подбирал слова, чтобы поубедительнее соврать он продолжил: – Ладно, не о том сейчас. Я по
Вы читаете Лес проснулся (СИ)
