– Я наверху! – кричу в окно Максу и Роберту и, повернувшись, зову: – Эмми? Это Алис! Я здесь!
Делаю несколько шагов в сторону большой, массивной двустворчатой двери; она немного приоткрыта.
Я распахиваю ее.
Эмми лежит в дальнем конце, у другой двери, распластавшись на спине. Дыра, зияющая в том месте, где еще недавно находилась лестница, производит ошеломляющее впечатление, но мое внимание приковано не к ней.
– Эмми, – говорю я и направляюсь к своей бывшей подруге.
Она уставилась в потолок. Я замечаю это, когда подхожу совсем близко. Может, она сердится на меня? Пожалуй… Здесь нечему удивляться.
– Мне очень жаль, что так вышло, – говорю я, подойдя к ней. – Но мы нашли пожарную лестницу и спустим тебя как-нибудь…
Я замолкаю.
Она не отвечает. Вообще не реагирует. Не шевелится и не смотрит на меня.
Я гляжу на Эмми. Ее белая футболка грязная и пыльная, джинсы тоже покрыты какими-то пятнами. Маленькое золотое сердечко, которое она обычно носит на шее, выбилось наружу.
Грудь неподвижна.
Глаза пустые.
Их белки почему-то пятнистые.
– Эмми? – пытаюсь сказать я, но мой голос звучит странно, словно идет откуда-то со стороны. – Эмми, ты слышишь меня?
Она по-прежнему молчит.
Ее губы бледные и слегка раздвинуты. Между ними я могу видеть кривой передний зуб. Касаюсь руки Эмми – ее кожа теплая; тогда я начинаю думать, что с ней все нормально, просто ее мучает боль, и поэтому она не отвечает, и я трясу ее и снова зову по имени, и она все так же не произносит ни звука, и я трясу сильнее, а ее голова мотается из стороны в сторону, абсолютно безжизненно, как у куклы, и теперь я кричу, поскольку хочу, чтобы она ответила, ответила:
– ЭММИ, ОТВЕТЬ, ЧЕРТ ПОБЕРИ!
А тихий голос в моей голове шепчет:
«Она теплая, потому что еще не успела остыть».
– Пожалуйста, – молю я. А кто-то уже отталкивает меня в сторону и кричит: «Эмми?!» А я даже не слышала, как он подошел, но это не играет никакой роли, поскольку весь мир словно перестал существовать для меня, и я ничего не слышу и не вижу, кроме ее пустых, смотрящих куда-то вверх глаз.
– Эмми? – шепчет Роберт, перестает трясти ее и отпускает, словно лишившись сил. Безжизненное тело с шумом опускается на спину, и это самый ужасный звук, который я когда-либо слышала.
Роберт не отрываясь смотрит на нее; я не вижу его лица.
– Что… – слышу я позади себя, стоя на коленях на пыльном деревянном полу. – Ох!.. – ошарашенно восклицает Макс у меня за спиной, а потом повторяет то же самое тихо: – Ох…
Какое-то время мы молчим и не шевелимся, словно пытаемся подражать Эмми, а затем я протягиваю руку и прикасаюсь к ее обнаженной лодыжке.
Кожа уже начала остывать.
Сейчас
Макс закрывает ей глаза.
Этим действием он как бы ставит точку в произошедшем – и я опять возвращаюсь в реальный мир, обретаю способность видеть, слышать и говорить.
Роберт резко встает и уходит. С шумом раскрывает находящуюся справа дверь и исчезает в прячущейся за ней классной комнате. Я приподнимаюсь, намереваясь последовать за ним, но Макс не позволяет мне этого сделать.
– Оставь его… – начинает он спокойно и немного хрипло, но не заканчивает фразу.
Я смотрю на Эмми, не в силах оторвать от нее взгляд. Как будто во мне срабатывает некий омерзительный инстинкт, потребность раз за разом получать подтверждение того, что мне уже известно.
– Я не понимаю, – шепчу сама себе и пробую произнести это снова и снова. – Я не понимаю. Я не понимаю.
Наверное, это и есть шок?
Я хватаю Макса за руку с такой неистовой силой, что ему должно быть очень больно, но он даже бровью не ведет. Его лицо остается столь же безучастным, лишенным эмоций, как и голос. У меня внезапно возникает потребность заставить его реагировать, почувствовать то же самое, что чувствую я. Мне хочется царапать его, кричать ему в лицо…
Он смотрит на меня, как лунатик.
– Я не понимала, что это может случиться, – бормочу я хрипло и всхлипываю, – не понимала, не представляла, что так могло получиться, даже не догадывалась, насколько серьезно она пострадала; я просто…
Отпускаю его руку и чувствую, как мое тело трясется, словно в припадке эпилепсии. Макс, похоже, наконец приходит в себя; я, словно сквозь туман, вижу, как он начинает двигаться, чувствую, как он осторожно обнимает меня, и я пытаюсь вырваться, но одновременно мне хочется, чтобы кто-то утешал меня…
Как это обычно делала Эмми.
– Нам надо… – начинает Макс, и его голос дрожит от слез. – Нам надо накрыть ее чем-то, чтобы она не…
Я вытираю глаза, пытаюсь успокоить дыхание. Потом немного отодвигаюсь от Макса, высвобождаюсь из его объятий и встаю на трясущиеся ноги.
– Я поищу, – говорю, не глядя на нее – не могу больше.
Направляюсь к комнате, откуда пришла. Ее двери распахнуты настежь после того, как через них прошли Роберт и Макс.
Смотрю наружу в окно, через которое попала внутрь, и представляю себе, как бросаюсь из него вниз, но сразу выбрасываю эту мысль из головы.
Эх, если б время можно было вернуть назад… Всего на несколько недель…
Удалить злополучный е-мейл, не отправив его.
Запретить себе искать ее новый электронный адрес.
Вернуться назад в то мгновение, когда я сидела у компьютера, положив пальцы на клавиатуру, вся в сомнениях, и голос разума шептал мне в ухо:
– Не проси ее ехать с тобой. Не делай ей это предложение. Просто напиши, что скучаешь. Что сейчас чувствуешь себя лучше. Что всегда будешь благодарна ей за все, сделанное ею для тебя…
Моя нижняя губа подрагивает, я с силой кусаю ее – и поступаю так раз за разом, пока рот не заполняется вкусом крови и пока все мое внимание не переключается на новую боль. На ватных ногах подхожу к стоящей в дальнем углу кровати и останавливаюсь перед ней. На ней по-прежнему лежат простыни, и при виде больших выцветших пятен крови на них к горлу подступает тошнота.
Я не могу взять их, чтобы обернуть Эмми. Они не годятся. Для такой цели нельзя использовать ничего с кровью, ничего, напоминающего о событиях прошлого, о жестокой реальности, окружающей нас. И меня абсолютно не волнует, появилась ли кровь из разбитого носа или пораненной на школьном дворе коленки, осталась ли она после матери таинственного новорожденного младенца или принадлежала убитой Биргитте.
Эмми заслужила быть завернутой во что-то чистое.
Завернутой.
Мой разум зацикливается на этом слове, как на фальшивой ноте.
Смотрю на стоящий в углу маленький шкаф. Судя по его виду, в нем вполне могут находиться простыни. Я подхожу к нему и
