– Я сейчас, только открою, – шепнул Алексей, и с сожалением оставив Марину, открыл дверь и отошел к своей полке.
Инна-Нина шумно и деловито подсела к столику, покопавшись в папках, выложила бумажки:
– Это вам. Билетики.
– А с бельем что? – торопилась Марина изгнать остатки чудных видений и потонуть в суете жизни.
– Сложи́те, да и все. Голова-то как?
– Спасибо, прошла.
– Ну-ну... – понимающе подмигнула проводница. – Не робей, девка! В дороге чего не бывает! – бросила она, скрываясь в коридоре.
Марина даже из вежливости не могла выдавить улыб-ки. Стыд, боль и ужас охватили ее душу: «Ну, Мрыська! Ну, скотина безмозглая! Ну щетина же... покалывала, щеко-талась! Скажешь, не заметила? Права, получается, Твердуш-кина? И матушка права. А он? Как ему в глаза-то глядеть?» Марина забилась в самый угол полки, и прятала лицо в ла-дони. Оно горело от украденных поцелуев, пусть спросо-нья, пусть неожиданных, заблудившихся на перекрестках сознания и подсознания, но украденных:
– Алексей, простите, я не... – заговорила она, нако-нец. – Вы замечательный, и жена у вас... вы бы не стали... а я... я... – осеклась она, не в силах договорить, и безвольно уронила руки на колени.
– Значит, я хороший, а ты коварная? – Алексей жил просто, с улыбкой, и лишнего драматизма не любил. Ну, за-былась, на солнце перегрелась, с жары отсыпалась... – Ко-варная, потому что я женат? Или потому что ты коварная?
– Потому что я...
– А если не так?
– А как? – Марина, может, и не понимала чего-то, но мама, но Твердушкина, взрослые женщины, не зная друг друга, сходились в своих подозрениях и вряд ли оди-наково ошибались!
– Ну... допустим... Допустим, узнала ты, что была такая история: оказалась твоя подружка один на один с же-натым пареньком, и нашло на них что-то, не удержались... Да и не особо удерживались. Дело-то в дороге было. В ку-пе кроме них никого. И он вроде хороший, и подружка твоя... Соня, например. Не удержались... И что?
С собой Марина не церемонилась. Не надеясь до-стать высот человеческих, в лучшем случае оказывалась балдой, в худшем... Впрочем, каждый «худший» выявлял все новые грани ее низости. Но судить других? Кто она? Бог? Судья всезнающий? А Соня, как ее не любить? Глазки живые, яркие, как вишенки, щечки румяные, куд-ряшки непослушные в тяжелый узел убраны, а умненькая какая! Веселая! Да кто ж не захочет такую расцеловать! От мыслей о Соне на сердце у Марины так потеплело, что даже смеяться захотелось, просто так, потому что хорошо. Губы в дурацкую улыбку растягиваться начали.
– Нет, Мариш, коварство, это не про тебя, – заулыбал-ся в ответ Алексей.
– А что про меня?
– А какая разница? Главное, ты рядом! Смешная, милая, нежная!
Женщины любят ушами. Но странное дело, мужчи-ны, – нет, чтобы прислушаться к проверенной истине, – упорно отстаивают право быть грубыми и безъязыкими. Алексей одаривал комплиментами щедро и проникновенно. Где разница между искренним словом и обычной галант-ностью, – Марина не понимала, и добросовестно ринулась перетряхивать свою душу. Смешная? Насколько смешной бывает глупость (есть же «абсурдный» юмор), – пожалуй. А вот остальное...
– Вы уверены? – с недоверчивостью спросила она.
– В чем?
– Что милая, нежная?
– Думаю, уверен, – с нарочитой серьезностью отве-тил он, с еле сдерживаемой улыбкой вглядываясь в темные внимательные глаза. – И это идет тебе больше, чем всякие строгости. «Выкаешь» вон... Зачем? Чтоб опять отдалить-ся? От меня? От себя? И уловив выжидательное молчание Марины, вернулся к вопросу о коварстве. – Понимаешь, человек иногда поступает так, как требует его природа, душа, жизнь. Поступает, потому что поступает. Потому что поступи он иначе, это будет не он. И как узнать, когда че-ловек поступает по случаю, а когда по природе? Вот и по-лучается, что судить-то и нечего, и некого. – Любовался он на ее спокойные, мягкие губы...
– Прибываем через десять минут! Вниманию пасса-жиров! Прибываем... – голосила Инна-Нина на весь вагон.
– Марин, ты сейчас куда? – Алексею не хотелось расставаться с этим утром, с этой встречей, с этим странным разговором, и он искал, как продолжить его за пределами купе.
– На заводе отмечусь и домой. А вечером в институт.
– А может, ну его? Отметимся завтра, на вечернем день пропустить не страшно. А мы съездим куда-нибудь, погуляем.
Марина отрицательно помотала головой: ей этих счастливых мгновений на всю жизнь хватит, потому что много ли, мало ли, – счастье есть счастье. Стоит о нем вспом-нить, и вся душа озаряется, и силы прибывают, и можно жить дальше. Такими мгновениями не рисковать – доро-жить надо. Хотя и достались они ей нечестно. Что уж тут!
Поезд, словно вторя ее мыслям, проскрежетал тя-жело и неодобрительно, сбросил ход и дернулся, уткнув-шись в асфальтовую подушку вокзала. Марина рванулась к купейной двери, но Алексей придержал:
– Знаешь, Мариш, нам теперь никуда друг от друга не деться. Явно, тайно, каждый день, через годы, разбе-гаясь и сталкиваясь, мы все равно будем встречаться, пересекаться, возвращаться. Это я тебе как физик говорю.
Марина едва заметно улыбнулась, ласково погладила его челку, щетинистую щеку, скользнула взглядом по его гу-бам и вылетела из купе; а дальше чуть ни бегом понеслась по перрону, то ли в метро, то ли на остановку, – только бы подальше от Алексея, от путаницы снов и пробуждений.
Глава 11. Рутина
Судьба судьбой, а рутину в сторону не отложишь, – ей ежедневная пища нужна: время, силы, задачи, и лучше, чтобы все катилось ровно, без сбоев. Однообразие скучно-вато, но экономит... да кто его знает, что оно экономит! Алексей старался жить привычно, обыденно, но душа была не на месте. Марина снова пропала. Как приехали из Энска, расстались на вокзале, так и не виделись. Он придумывал себе дела в ее отделе, высматривал высокую фигурку на про-сторах заводской территории, поджидал в проходной, у ал-лейки, у входа в институт. Тщетно.
Ходили слухи, что она уволилась тихо, быстро, чуть ли ни тайком. Почему, – никто точно не знал, говорили, по семейным обстоятельствам.
Оставалось только гадать, зачем была эта встреча, что он должен был понять, почувствовать, и сбылось ли предначертание. Порой казалось, что все случилось, а
