Как только Алексей отбыл, она подловила Марину и, холодно поблескивая стеклами огромных очков, то крас-нея, то бледнея от гнева, выговорила за обиженных и обма-нутых, рассказала, что таких «машинисточек» кое-где кам-нями забивают. Думала, девчонка плакать, оправдываться будет, но Марина только губы кусала да как осиновый лист трепыхалась, но под конец поплыла все-таки, к стеночке привалилась, да так, по стеночке и пошла, – проняло, видать. В Твердушкиной даже жалость шевельнулась: «Может, и вправду, девчонка не из "тех" будет». Кто такие "те", она и сама не определилась, но тут уж какая разница? Главное – мораль соблюсти! а девчонка переживет!
Для Марины эти переживания пыткой обернулись. Если б речь шла о ней и только о ней, о ее непорядочности, было б не так больно. Но бросить тень на Алексея, – чело-века светлого и благородного, – вот в чем, действительно, подлость! Как не невинны казались их встречи, видно, права была Варвара Владимировна: в Мрыське, в самом ее су-ществе, в тех безднах, которыми попы́ нормальных людей пугают, в тех тайниках сознания, о которых философы с психологами догадки строят, источник грязи таится, и любой, кто по неведению или из чистых помыслов с нею связаться решил, – душу свою пятнает. «Доигралась? Нече-го любопытничать было. Видишь, не твой человек, – заме-чательный, умный, добрый, но, как говорится, не из твоей песочницы, – пройди мимо», – казнила себя Марина за все сказанное и подуманное, казнила изо дня в день, казнила ожесточенно и зло. Даже не казнила – мстила за Алексея, за постыдную тень пусть и надуманных подозрений, задев-ших его светлый образ. Твердушкина была бы довольна.
А вот «своим» из отдела происходящее с Мариной не нравилось. Понятно, что девчонка устает, недосыпает, дома, кажется, нелады, но такой опустошенной, болезнен-но-изнуренной ее не видели. Осторожные расспросы ясно-сти не вносили, – Марина лишь глубже уходила в себя. В тек-стах опечатка за опечаткой, а ведь хорошая машинистка. Встряхнуть бы ее, в чувство привести, – по-матерински тревожились женщины. Сама собой возникла идея о ма-леньком, отвлекающем путешествии, хотя бы в тот же Энский филиал на два-три дня. Скоро и цель поездки придумали: доставка «рабочего узла». Кто ж о Твердуш-кинских замыслах знал?!
Марину задание удивило. В городских командиров-ках она уже бывала, но Энск – другое дело. Туда, в древний живописный городок, утопающий в зарослях садов, отправ-ляли как в санаторий, – за труды и по знакомству. К тому же физика для Марины, что молния для дикарей, – зага-дочно, мощно и страшно; и что для итээровцев «рабочий узел», для нее – железяка неведомая, которую и везти-то боязно. Но кто ж откажется на теплом солнышке погреться? Хотя б и пару деньков! И с бабушкой вряд ли что-то слу-чится, и в институте ничего не пропустишь. Ну и поехала.
Глава 8. Вечер в купе
«Хорошего понемножку! Спасибо тебе, Энск, за жаркие объятья, за истекающую медовым соком череш-ню, за костры мальв и канн. Жаль, что из всех сокровищ твоих, – кремлей и дворцов, площадей и соборов, – только и видела, что вокзал да здание Энского филиала с гостиницей для командировочных (Жарко, душно, не заснуть! Кое-как ночь отмучилась, если и задремала – то на секундочку, чтоб проснуться с головной болью и снова по южному зною – в до-рогу. И ни одной аптеки по дороге, а затылок ломит и ломит)», – Марина шагала по перрону осторожно, чтоб не расплескать головную боль, и мечтала скорее укрыться от палящего солнца. Но и в поезде легче не стало.
Шторки на окнах давали тень, но не спасали от зноя. Пахло нагретым металлом и чем-то резиново-клеенчатым. Ничего, ближе к дому жар спадет, боль исчезнет, может, и прикорнуть удастся. Но тут уж как с попутчиками повезет. Люди в Энске бодрые, громкие... Вон какой гул в вагоне! Прощаются, обещают, дверьми хлопают, окнами скрипят. «Это уж всегда так! Чем меньше народу, тем больше муто-шатся! – кричит проводница, аж в виски отдает. – Слышь! У меня людей и половины не наберется! ... Через пять ми-нут отходим!» В нос бьют запахи копченостей, яблок, духов, пота, вчерашнего перегара, свежего перекура... Молодая па-ра, зайдя в купе и сверив места, тут же исчезает за дверью... Наконец, первый звонок, второй, пронзительное «отходим!» и – под рев напутствий – последний, третий звонок. Поезд трогается, кутерьма на миг утихает, но скоро захлестывает вагон с новой силой, растекаясь по всем купе охами, ахами, смехом, возней, звяканием, хлопаньем, – возбужденным ожиданием дорожных приключений. В этом бурлении тихое купе Марины, – с белыми занавесочками, с желтоватым, в бледно-розовых цветах, жидковатым пледом (для энской жары достаточно), – слишком беззвучно и беззащитно, чтоб противостоять всеобщим волнениям.
– Туточки, туточки, – послышался знакомый звон-кий голос, и, едва ли постучавшись, в купе вошла молоденькая проводница, призывая кого-то из коридора. – Если девушка не против, – вопросительно взгля-нула она на Марину. Марина безразлично пожала плечами: ей-то что? не на смотринах. – Вот и ладушки! А то что ж молодым? В разных вагонах ехать? Успеют друг от друга набегаться! А так вместе поедут. А вы тут устраивайтесь удобненько, – по-прежнему обращалась она к кому-то в кори-доре. – Я позже зайду. Насчет билетиков, – и вышла из купе, уступив место неведомому пассажиру.
Вежливость – для незнакомых людей – лучший способ оставаться в меру приятными и противными друг другу, но увидев попутчика, Марина онемела. – Мариша? Вот так сюрприз! Ты как тут? – по-семей-ному спокойно улыбался Алексей.
– Домой еду. – Марина лихорадочно вспоминала, что лучше ей держаться подальше от тех, кто дóрог.
– Это понятно. А делала что? – разобравшись с че-моданом, он уютно расположился на своей полке, напротив нее, и купе задышало по-домашнему.
– Железяку отвозила.
– Ты ж моя хорошая! – просиял он. – А от меня чего бегаешь? Обидел чем?
– Да что, вы, Алексей! – сказать бы ему, какой он замечательный, необыкновенный, чудный! объяснить бы, что именно поэтому и не стоит ему разговаривать
