***
И все-таки Марина простудилась, к счастью, не силь-но. Зато теперь оба могли сосредоточиться: он – на заказах, она – на пособии для корректоров. И если у Алексея с ра-ботой получалось легко, голова мыслила ясно, и все шло как по маслу, то Марине приходилось труднее.Как всякая женщина, она с особым трепетом относи-лась к профессионалам. И хотя физику не воспринимала, профессионала угадывала по неспешности, четкости и основательности действий, по жизни мельчайших скла-дочек на лбу и вокруг глаз. Заметив ее пристальный взгляд, Алексей не сразу, но оторвался от работы:
– Сачкуешь?
– Отдыхаю...
– Погоди-ка, сейчас... – он что-то поискал в столе, на полках, взял какой-то диск, вставил в плеер, указал на середину дивана «сядь-ка сюда, здесь звук правильный» и нажал кнопку. И комнатку заполонила музыка, которую сам он использовал для тестирования акустики, а Ромен Роллан относил к «свежим ручьям» бетховенского твор-чества, – Десятая соната великого композитора.
И разморенную, слегка простуженную Марину понесло по волнам воображения:
..Л егконравные и говорливые, искрясь и сверкая, бе- жали по первым проталинкам прозрачные ручейки, подны-ривали под затекшие от долгого сна резные листики ястребинки, огибали стрельчатый бровник, расправляли длинные листья осоки, напитывали бодростью полинявшую за зиму зелень; скатывались серебристыми струйками в ямки и ложбинки, вдруг разлетались радужными брызга-ми; кружили, поджидая отстающих, и слившись воедино, бодрыми ручьями стремили к овражку, обросшему ожива-ющим к лету прибрежным разнотравьем. Там, среди кам-ней и валунов устраивалось юное озерцо. Налетал ветер, заносил его пылью, грязью и прошлогодними листьями, смущая прозрачность весенних вод, но скоро успокаивался. Пыль оседала. Листья прибивались к берегу. В ó ды все прибывали, сообщая озеру глубину и цвет, и сочный, спло-ченный и дружный хранил его гладь травостой. А че рез такты – лиственные заросли прикрывали озеро от ветров, и только днями налетал легконравный бриз, а по ночам бесстрастная луна сообщала озеру дух величия. Оно каза-лось себе древним и мудрым, словно в зер кале вечности отражая фигуры людей. Вот, едва различи мые, просту-пают они сквозь тени и ветви. Вот выбегают к самой кромке воды взрослыми, взъерошенными мальчишками. Вот, играясь, швыряют камешки, смущая торжественную невоз-мутимость лунного отражения , отчего выдержанная гра- фичность и величественность лунного круга идет жемчуж-но-серебрис той рябью, как от свежего ветерка . И один из парней, тот, что с темной летящею чел кой, вдруг увидел, что холодно ей, что Марину знобит, как от жара, и торо-питься чуть ни бегом, чтоб укутать, согреть поскорее.
– Ну-ка, ну-ка, – озаботился Алексей, услышав глухой всхлип Марины. – Ты что?
– Ничего, болею, – буркнула она. – Рассопливилась вот. Ты, Алеш, подальше держись, а то тоже заболеешь.
– Да я уж давно заболел! Тобой, между прочим. И вы-здоравливать не собираюсь, – обласкал он ее взглядом. – А ты спи, поправляйся. Я еще поработаю, – сел он обратно к столу.
***
– И что, опять у тебя встречаться? – Алексей знал, что этот момент настанет и гнал от себя противные мысли, надеясь, что все как-нибудь наладится, что Марина не ста-нет возвращаться на Ваську, не захочет расстаться с домаш-ним уютом. А с работой по и по телефону связаться можно можно. Слава богу, телефон есть. Но Марина была непре-клонна. Она и летом чуть ни через день ездила проверять комнату (было бы что проверять!), и сейчас упрямо стояла на своем. – Ты же знаешь, у меня здесь аппаратура...
– Знаю. А у меня там дом и работа, – как ни соблаз-нителен был комфорт чужого дома, «своим» был другой, страшненький, стоивший ей огромного труда, но «неотъем-лемый». Потому и говорила она с такой уверенностью, что Алый, несмотря на свою досаду, только и смог ответить:
– Я что-нибудь придумаю. Обязательно придумаю. Потому что как мне без тебя? И без работы никак. Приду-маю! – убежденно тряхнул он головой, исполнившись вдруг такой решимости, что и сам себе, кажется, поверил.
Марина только плечами пожала. Не по неверию в людей, а по своему небольшому опыту она уже знала, что рассчитывать лучше только на себя. Не потому что другие люди бывают хорошими или плохими, надежными или нет, а потому что и сам человек иногда не знает, как у него через секунду жизнь повернется, какие силы вме-шаются. Тоже физика!
Глава 17. Проводы Сони
– Мариночка! – всплеснула руками Сонина мама. – Давно не виделись!
– Ну уж! Месяца три как. На Сониной свадьбе гуля-ли, – отряхивалась Марина от ноябрьского снега и грязи.
– Да-да, ты еще в платье была, нежном-нежном, цвета чайной розы.
– Понравилось? – да уж, пришлось расступиться. Не идти ж на свадьбу подруги в вечных джинсах. (Когда ж до потолка-то дело дойдет?)
– Наконец-то! – из-за маминой спины высунулась Соня. – А то я сама уже к тебе собиралась. Со всеми попрощалась, а с тобой нет. Проходи, проходи!
Непривычно яркий свет заливал распахнутые шка-фы, магазинно аккуратные стопки одежды на диване, стол, заваленный альбомами и фотографиями... Соня собиралась к мужу в Германию и вместе с мамой обследовала все угол-ки, закуточки и ящички, словно составляя архивы памяти.
– Уезжает дочка, – причитала Сонина мама. – Новый год одна справлять буду!
– Ма-ам... Мы ж договорились, как устроюсь, при-глашение вышлю. Может, к праздникам еще успею. Прие-дешь, поживешь, а там выбирай: хоть с нами оставайся, хоть здесь живи!
– Да что мне там делать? Чужой язык, чужие люди.
– Сколько раз повторяла! У Штефана мама русская, сам он и по-русски, и по-немецки говорит. Друзей русских у них полно! – чуть не плача отвечала Соня. – А хочешь, никуда не поеду? Возьму, и не поеду. Здесь останусь.
– Что ты, Сонюшка! Это ж я так. Все дети выраста-ют, а для родителей все равно маленькими остаются. Вот и переживаю. Вы ж на моих глазах выросли! – любовно по-смотрела она на подружек, уютно устроившихся на диване. – Мариночка, а может, к нам переедешь? В Сониной комнате поживешь, а свою сдашь. И тебе лишняя копеечка, и мне не скучно.
– И правда! – обрадовалась Соня. – И мне бы за вас обеих спокойнее было.
