— Какого чудища? Вспомнить можешь?
— Тело вроде человечье, но у него были два серых оперенных крыла и птичья голова. То ли ястреб, то ли коршун…
— Али, — яростно вырвалось у Карифа. Это ведь его герб — крегарянин, прислужник ветра, с которым себя тщеславно и высокомерно сравнивал мерзавец. Треклятый старший помощник на судне и лучший друг капитана поднял бунт и бросил отца на верную смерть. А он еще клялся ему, шакалий отпрыск, что отца убили в бою, выказывал свою лживую скорбь, коварная гадюка… Вот каким образом на самом деле получил он свой первый динар из всего нынешнего богатства…
— Я рассказал все, что… — начал было центурион, но не успел договорить — в коридоре послышались шаги и шуршание длинных одежд.
Это застало Карифа врасплох — он так и замер, держа пленника одной рукой за плечо, другой приставляя к его горлу кривой кинжал.
В коридоре стояла женщина, хотя нет, скорее, молоденькая девушка.
— Юлиус! Дед в ярости: как ты мог сбежать в такое вре… — начала она, но, увидев всю создавшуюся ситуацию, поперхнулась словами и замолчала.
Девушка была весьма красива: длинные черные волосы были увязаны в пучок, перевитый алой лентой; необычайная бледность на изумительном лице в первый миг испугала Карифа, но он понял, что она отбелила себе лицо при помощи толченого мела, что считалось особенно модным у здешних богатых женщин; кроме того, у нее были подведены специальной краской глаза, отчего они казались яснее и выразительнее, да еще и губы были подкрашены чем-то алым.
Кариф был против подобной раскраски, считая, что женщина красива лишь в собственном обличье, но не мог не признать, что в этой девушке все изуверские хитрости для создания искусственной красоты ничуть не затеняли ее собственные свежесть и нежность, а совсем наоборот — подчеркивали их. Облачена незнакомка была в длинное белоснежное платье-столу, сходящую на ковер многочисленными складками. В руке она сжимала небольшой веер, собранный из серых костяных пластинок.
Большие глаза девушки были полны ужаса. Казалось, сейчас она или упадет в обморок, или закричит — третьего не дано. Ну, зачем? Зачем ты пришла сюда? Неужели придется и тебя убить?
— Не смей кричать, девочка, — прошипел вышедший из оцепенения ночной гость. — Иначе Юлиус тут же умрет, а с ним — и ты. Кто это, друг-центурион? — спросил Кариф у своего пленника.
— Это… это Сильвия, наша служанка.
— Лжешь, почтенный, — усмехнулся убийца. — С каких это пор служанки начали носить шелка и прятать лица под сиенскими красками? Как тебя зовут, луноликая услада глаз?
Она не кричала и не пыталась убежать. Просто смотрела на этого человека, смотрела и не могла оторвать взгляда.
— Я… меня зовут Валерия, — прошептала она. — Юлиус — мой брат.
— Не бойся, сестра, — размеренно проговорил центурион — он пытался держаться как можно спокойнее. — Этот добрый господин отпустит меня, так как я рассказал ему все, что знал, как и положено по уговору.
— Да-да, — задумчиво ответил Кариф. — Валери, значит?
Что-то мешало ему просто оттолкнуть в сторону этого человека и броситься к окну — он ведь действительно узнал все, что хотел… Что-то его останавливало. Возможно, это было осознание того, что, выпрыгнув из окна, он может разбиться, а может, во всем были виноваты эти большие черные глаза, которых он больше никогда не увидит, стòит ему сейчас сбежать?
И тут она сделала то, чего он никак не ожидал, — она шагнула к нему.
— Стой, сестра, — предостерегал как мог Юлиус, но она не слушала его или, быть может, просто не слышала?
Кариф не знал, что делать, — резко дернуть клинок в сторону, чтобы кровь фонтаном рванулась ей в лицо?
— Не нужно, — словно прочла она его мысли и, подойдя в упор, подняла руку и двумя пальцами аккуратно отвела кинжал в сторону.
Юлиус оказался на свободе, а Кариф и Валери так и остались стоять, связанные холодным куском стали. Она смотрела в его глаза, серые, будто металл (их теперь стало хорошо видно), а он — в ее, черные и глубокие.
— Мое имя Сахид, — зачем-то сказал он ей.
После чего неожиданно вздрогнул, моргнул раз, другой, будто приходя в себя. Пустынник что-то для себя решил, резко вырвал кинжал из пальцев девушки, оставив на них два тонких пореза, и бросился к окну. Одним движением он прыгнул и вылетел на улицу. Там зацепился за растущий у окна кипарис, тихо вскрикнул от боли и исчез в ночи.
— Кто это был? — бросилась к окну девушка, но странного гостя и след простыл. — Нужно обо всем рассказать деду!
— Нет, не нужно. — Брат подошел и тоже стал вглядываться в окружающую тьму.
— Что? — удивилась Валери. — Почему?
— Дед спросит о чем спрашивал незнакомец…
— И о чем же он тебя спрашивал? — взволнованно поинтересовалась сестра.
— Ни о чем. Послушай, Валерия, пообещай мне, что ничего ему не скажешь. Это очень важно.
— А вдруг он вернется? — лукаво спросила она.
— Нет, не вернется. Он узнал, что хотел. Больше, хвала Синене, мы его не увидим.
— Да, хвала Синене, — она кивнула ему и пошла к лестнице.
Юлиус с удивлением отметил сестрин взгляд сожаления, посланный ею напоследок черному проему окна.
Кариф же в это время скакал к Сиене, прямо в ловушку. Когда он пришел на тайное собрание иерофантов, то попал в лапы поджидавших его инквизиторов. Те заточили его в подземный каземат, пытали — намеревались дознаться, что он знает о прочих иерофантах, но он молчал. По оговоркам своих катов, он понял, что в Сиене назревает нечто зловещее, и это, к его удивлению, никак не относилось ни к нему, ни к его поиску. Церковники и тюремщики были на взводе, и Кариф, судя по всему, в тот момент не слишком их волновал, поскольку с их легкой руки пытки прекратились, их заменили на смертельный приговор — распятие на кресте на так называемой Крестовой площади. До казни оставалось несколько часов, когда произошло что-то непонятное, но с тем до боли пугающее. Подземелья буквально вскипели и, судя по всему, город над ними в это время бурлил не меньше. Мимо его каземата
