Я не заслуживала ничего подобного.
– Нам пора. – Виктор кивнул на замершего в ожидании тюремщика.
– Нет, – прорычала я.
– Идите. – Жюстина, улыбаясь, отступила на шаг. Луч света из окошка упал на нее и осветил ее со спины, придавая ей сходство с ангелом, которым она всегда для меня была. – Я не боюсь. Пожалуйста, не приходите завтра. Я не хочу, чтобы вы это видели. Обещайте.
– Обещаю, что я не позволю этому случиться. Я их остановлю.
Жюстина задрожала.
– Пожалуйста. Это все, чего я прошу. Пожалуйста, обещайте, что не придете на казнь.
– Казни не будет. – Я не хотела давать ей этого обещания; я не могла этого обещать. Сделав это, я тем самым принимала тот факт, что это произойдет. Я не могла этого сделать. Но боль и страстная мольба на лице Жюстины были так сильны, что я не сумела ей отказать.
– Обещаю, – прошептала я.
– Спасибо. Вы спасли меня.
Она улыбнулась, и я, то и дело оглядываясь, вышла из камеры вслед за Виктором и охранником. Наконец мы свернули за угол, и мой ангел пропал из виду.
В суде меня не стали слушать.
Судья Франкенштейн не стал вмешиваться.
Волнение мое было столь велико, что на следующее утро Франкенштейны переправились на другой берег двумя лодками, чтобы я не могла добраться до города и совершить какой-нибудь «достойный сожаления» поступок. Виктор хотел было остаться со мной, но я закричала, что если он не может ее спасти, то он должен быть там. Если они не могли ее спасти, они должны были стать свидетелями ее гибели.
***Я была одна.
Я добрела до самой воды и упала на колени. Потом я подняла лицо к небесам и закричала. Я кричала, выпуская наружу всю свою ярость, отчаяние и невыносимое одиночество.
Где-то рядом на мой крик ответило какое-то существо. Я была не одна. В том, втором крике звучало раздирающее душу чувство утраты, от которого у меня перехватило дыхание.
Я свернулась в клубок и зарыдала, и плакала, пока не потеряла сознание.
Глава шестнадцатая
Прощай, надежда
Всю следующую неделю я была погружена в пучину скорби. Я не хотела никого видеть, ни с кем не разговаривала. Я ненавидела всех за то, что они живы, а Жюстина мертва. За то, что они, мужчины, не сумели ее спасти.
Смерть Уильяма была трагедией.
Смерть Жюстины была насмешкой.
Когда я наконец вышла из комнаты, достаточно восстановившись для того, чтобы по крайней мере сделать вид, будто я не испытываю ненависть к каждому из обитателей этого дома, то обнаружила, что Эрнест собирает вещи.
– Куда ты едешь? – спросила я, хотя мне было все равно.
– В Париж, учиться. Отец считает, что мне лучше уехать на какое-то время.
У него задрожала губа, как будто он с трудом сдерживал страх. В таком юном возрасте он потерял так много – мать, младшего брата, а теперь и гувернантку, которую любил и которой доверял. Мне хотелось утешить его, в очередной раз сказать, что она была невиновна, но я сомневалась, что это поможет. Он мог или злиться на предполагаемое предательство той, кому доверял, или страдать от предательства целого мира, неспособного защитить Жюстину в ее невиновности.
Злиться было проще.
– Где Виктор?
– Как будто мне есть до него дело, – огрызнулся Эрнест, и на глаза у него навернулись слезы.
Будь я как Жюстина, я бы кинулась к нему. Я бы обняла его и утешила, как настоящая мать.
Будь я как Жюстина, я бы тоже была сейчас мертва?
Я тихонько вышла, оставив Эрнеста наедине с его горем. Я не способна была его утешить, потому что мое собственное горе следовало за мной по пятам, угрожая навалиться на меня со спины и задушить.
Виктора я нашла в его спальне. Он мерил комнату шагами и что-то бормотал себе под нос. Прежде чем заметить меня, он открыл, захлопнул и отшвырнул несколько книг. Он был взволнован, а вокруг покрасневших глаз залегли темные круги.
– Виктор? – позвала я.
Он обернулся, подскочив, словно ожидал нападения.
– Элизабет. – С глубоким вздохом он закрыл глаза и попытался сбросить с себя напряжение, которое до сих пор пронизывало все его тело. Он содрогнулся, встряхнул руки. Потом открыл глаза и взглянул на меня уже по-настоящему. – Сожалею.
Мы не разговаривали со дня казни Жюстины.
– Я знаю. – Я действительно это знала. Он один остался со мной и поверил в невиновность Жюстины, хотя едва ее знал. – Сходишь со мной сегодня на ее могилу?
Он вздрогнул.
– Могилы нет.
– Что?
– Я предложил им денег. Но ее признали убийцей. Ее отказались хоронить в освященной земле.
Мое сердце разбилось снова. Я понимала, что это могло значить для Жюстины. Всю свою жизнь она стремилась быть ближе к Богу. Она умерла ради этого.
– Что они сделали с телом?
– Сожгли. Они отказались выдать мне прах.
Я закрыла глаза и кивнула, мысленно добавляя новую несправедливость к морю ужасов, в котором я тонула.
– Я пытался размышлять, – сказал он. Провел пальцами по волосам. Его глаза то и дело возвращались к окну – он то ли выискивал что-то снаружи, то ли страстно желал там оказаться. – Но здесь, в доме, думать не получается. Я хочу отправиться в горы. На пару дней. Пожалуйста, не беспокойся обо мне. Надеюсь, в величии их объятий мне удастся обрести какую-то ясность.
Я хотела, чтобы он остался и утешил меня, но сама не знала, как меня можно утешить. Так что я кивнула и, шагнув в сторону, пропустила его. С собой он взял кожаную сумку.
От него не пахло чернилами и бумагой.
***Позже в этот день я кружила вокруг поместья, с ненавистью поглядывая на него. Я привела сюда Жюстину, чтобы подарить ей дом. А он ее предал.
Я ее предала.
Под окном Виктора росли фиалки. Жюстина всегда любила фиалки. Я зашагала к ним, наступая на другие цветы. Сорвать ли их или просто полюбоваться, я еще не решила. Но на полпути я остановилась: кое-что привлекло мое внимание. Под окном Виктора я увидела следы. Я приложила к отпечатку свою обутую в ботинок ногу.
Нога, оставившая след, вдвое превосходила мою в размерах и была крупнее всех ног, какие мне доводилось видеть. Это не были следы ботинок или сапог, но и отпечатков пальцев я не видела. Я бы скорее решила, что здесь что-то упало на землю, но расположение следов четко указывало на то, что кто-то стоял под окном, заглядывая в него, совсем как я сейчас.
Это были отпечатки ног, но они были слишком велики. Огромны.
Чудовищны.
Я кинулась в дом. Судья Франкенштейн бродил по первому этажу.
