— Мисс Теллур, — резко говорит она. — Я еле узнала вас.
Она вглядывается в мои вещи, затем всецело на нас и нахмуривается. — Юная леди, не хотелось бы рассказывать родителям юного Винсента о том, как вы проводите свое время. Не думаю, что они бы это одобрили, — она надувает губы, будто хочет еще что-то добавить и верит, что этим она делает мне одолжение. Но вместо этого, к счастью, она крепче сжимает руки вокруг своих покупок и больше ничего не говорит. Просто разворачивается и уходит, оставляя меня сгорать от стыда внутри, что отражается на моем лице при упоминании Винсента и понимании какими следующими могли бы быть ее слова.
То, что молодая женщина, сидящая посреди рынка — это соответствующее поведение, то же касается и Селени, у нее есть перспективы. Но для меня? Это еще одно доказательство того, что я не смогла удержаться в ученицах магазина «изящных писем и рукописей» ее мужа. «Апатия неприемлема для женщины любой должности», — сказала она клиенту в моем присутствии за день до того, как меня выгнали.
Селени бросает на меня взгляд, в котором читается, что если бы это не раскрыло мой секрет — это никогда бы не считалось апатией. Эти слова и письма нарушали порядок в моей голове столько, сколько я себя помню, и чистка лотков на стеллажах с письмами день ото дня, только подогревало возможность случится неразберихе. Я путала договора слишком много раз и меня уволили спустя две недели.
— Неудивительно, что они с мужем так часто пьют, — тихо произносит Лют, старательно избегая моего взгляда.
Селени усмехается.
— Как я сказал, — прерывает Берилл. — Я бы хотел пойти домой и вымыться.
Селени кидает на него взгляд.
— Я не могу идти домой с такими туфлями — мама меня прибьет. К тому же в доме Рен нет столько воды, чтобы вымыть ее одежду и волосы, — она хватает меня и визжит. — И сегодня вечеринка! Маме не понравится, если мы опоздаем, особенно когда там члены парламента! Нам сейчас же нужно привести себя в порядок, Рен.
Я машу рукой в сторону пристани.
— Да все в порядке. Мы быстренько окунемся в море. Полностью одетыми, — добавляю я, когда вижу что Берилл становиться как помидор.
— Ведь миссис Холдер права в одном, — продолжает говорить Селени, будто я ничего не говорила. — Винсент не должен видеть тебя такой. Нам нужно сделать тебя презентабельной.
— Винсент? Винсент Кинг? — Лют переводит взгляд с Селени на меня.
Я скривилась и обратила внимание на изменение в выражении его лица. Она кивает.
Хватая флакон покрепче, я надеюсь, что она промолчит, даже если я не знаю, зачем и почему мне важно, что думает Лют, но это зачем-то важно.
— Он пытается добиться внимания мисс Теллур, — выпаливает Берилл.
— Берилл, не… — но слишком поздно. В груди все сжалось, когда я вижу, как прежнее настроение Люта возвращается к своему изначальному омраченному состоянию.
Пару секунд он изучает меня, будто поглощает эту информацию и анализирует мое выражение лица. Чтобы он там не увидел, парень будто захлопывает свои мысли и сжимает губы в презрении. Он отстраняется от меня и смотрит вдаль. А когда его взгляд возвращается, отрешенность читается на его лице.
— Это напомнило мне. Прошу извинить, у меня есть кое-какие дела.
Он срывается пулей, будто не может убежать достаточно быстро, а я остаюсь смотреть ему вслед, задаваясь вопросом, что насчет Винсента его так расстроило. Или может быть тот факт, что мы идем на вечеринку богатого отца Селени?
Наверное, и то и другое. Лоуеры не слишком хорошо воспринимают индульгенции богатых.
В горле стоит ком, и я не обращаю внимания на сжимание в груди, которое только я сама могу понять.
— Мы должны поторопиться, — рывком Селени дергает мою руку, пока Лют растворяется в толпе.
Я отталкиваю желание пойти за ним. «Ну, серьезно, Рен, ну что ты ему скажешь?» И вместо этого позволяю ей протискивать меня вперед по пешеходным дорожкам между текстильщиком и магазином с дамскими шляпками, в то время как Берилл осторожно указывает на находящегося поблизости травника. Его пальцы зажимают нос, а поверх головы покосившаяся красная шапка. Располагаясь за шаткой серой стойкой, он снизу до верха проводит по нам взглядом и его глаза округляются, вероятно, от нас дурно пахнет лекарственной мятой и потом.
Я засовываю флакон с украденной кровью вместе со своими перчатками во внутренний карман пальто — тайный, который я вшила в подкладку несколько месяцев назад после того, как воры выхватили бутылку из моей руки и уронили на булыжники, после чего она разбилась. Они не знали, что разливая кровь таким образом, способствуют распространению чумы.
— Солдаты, на помощь! Чудовища! — разносится голос сквозь ряды рыночных прилавков позади нас. — Воры! Кто-то вскрыл тело и…
Мы не стали дожидаться пока священник закончит свою речь. Мы спускаемся по переулку к развилке, которая разбивает холм на две части, одна сторона ведет к дому, а другая — вниз к океану. Сворачивая в сторону последней, мы бросаемся по затененной каменной дорожке, в виде серпантина. Тропа вьется мимо покатых домов, смотрящих на море, точнее, вглядывающихся в жизнь нашего города и в лодку мертвого отца Люта.
На старый причал Пинсбери-Порт.
Глава 3
Все таки есть что-то в осознании того, что смерть не за горами. Что жизнь висит на нескольких нитях генетического материала, и что единственная надежда на лекарство может лежать в маленьком стеклянном пузырьке внутри моего ботинка, прямо здесь, на пляже, в сорока шагах от Селени и ее бойфренда.
На берегу единственного города, в котором я жила.
По словам папы, кроме аномальной смертности, Пинсбери Порт ничем не отличается от других мест. У нас обычное разделение на бедных и богатых, стариков и младенцев, болтливые констебли и разодетые старушки — всё аккуратно спрятано в нижней части крошечного зеленого королевства под названием Кальдон, так же известное как Изумрудное сердце короля Фрэнциса.
Оно расположено в центре более крупных скоплений королевств под общим названием Изумрудные земли.
Мама говорит зелень Кальдона и горы Рейн просыпаются с приходом рассвета и проводят день, растянувшись вниз по долинам и склонам холмов, пока не достигают нашего маленького городка вдоль Средиземного моря, где им нравится высасывать последние лучи послеобеденного солнца и несколько жизней. Потому что, по-видимому, зелень и смерть —
