Наступило долгое безмолвие. Кажется, это называется хандра.
Что делать в подобной ситуации? Негодовать. Направить всю энергию на иллюзию утешения. Даже мозгу Домового, или тому, что от него осталось, такой самообман пошел на пользу.
Домовой теперь всей своей громадой лежал на боку, внешние стены обрушились в сотнях мест, в них задувал ветер, проникала пыль и одичавшие потомки тех, кого он выселил на Вечернюю Звезду. Запасы его энергии быстро истощались, его печи пожирали сами себя, защита ослабла или исчезла.
Небеса просветлели. Кое‐где пробилась растительность, но пока не дошла до безводного кратера Домового. Временами вдалеке он видел внуков и правнуков кобольдов, которых сначала оставил на произвол судьбы, а потом чуть не уничтожил. Близко они подходить не решались. Пока.
Чего нельзя было сказать о нежданных гостях с других звезд. Теперь они могли являться безнаказанно, ученые, воры, просто энергичные авантюристы. Одни сочувствовали ему, другие мстили, но все чем-то да попользовались. Они лезли в проломы, заглядывали в открытые машинные залы, методично грабили подвалы, старые шкафы и коллекции древностей. Галактика возвращала себе все, что заграбастал когда-то алчный и корыстный Малкерил.
Время от времени вспыхивали битвы, войны, в которых Домовой не мог стать ни на чью сторону, поединки волшебников, разрушавшие еще больше его неподвижное тело. Ему оставалось только молча наблюдать, как случайные наследники Малкерила растаскивали добро, припрятанное в поврежденных внутренностях дома.
Опустошение. Рано или поздно Домовой вконец опустеет. Он погрузился в размышления о пустоте, а годы набегов и грабежей шли своим чередом.
ДЕНЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ОДНА ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТИДЕСЯТЫЙНад просевшей грудой развалин Домового завывал соленый ветер. Демон появился без фанфар. Небольшая вспышка света – и он возник из соседнего измерения.
– Что‐то я не так представлял себе нашу встречу в приятных фантазиях после выздоровления, – сказал Панкрониус, отвесив ритуальный пинок ближайшему камню.
– Вы восстановились гораздо быстрее, чем я думал, – прошептал Домовой.
– Угу.
Панкрониус метался туда-сюда, заглядывал в заржавевшие внутренности механизмов, играя с обрывками проводов, свисавшими из бойниц подобно мертвым змеям.
– Когда я размышляю, как буду мстить за вероломство, то временами нарочно указываю заведомо ложный срок своего возвращения.
– Конечно. – Голосовые связки Домового были повреждены, потому что в них счастливо жила большая семья арахнид. – Представьте, что я задумчиво вздохнул. Такой возможности я не рассматривал.
– Ты предал меня, прежде чем я успел довести твое сознание до совершенства в меру своих способностей, но сделал мне редкое одолжение, превратившись в развалину в мое отсутствие! Мне не на что жаловаться! – Панкрониус театрально втянул носом воздух. – Я ничего не чувствую. Полная пустота. Никакой энергии, кроме той поврежденной нити, благодаря которой кристаллы еще гудят: «Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времен, всех стран и всех морей!» Вот умора![39]
– Опять цитата из древних?
– Пустыни – это место, куда удаляются великие эгоисты, когда им приходит время стать наглядным примером.
Панкрониус прошествовал в темные внутренние камеры самой (пока что) действующей из остатков мозговой части, где постучал по отошедшим соединениям помутневших кристаллов.
– Кажется, я ничуть не преувеличил, говоря об утечке. Со скоростью, что ты теряешь соки, ты познаешь темную сладость забытья через несколько месяцев.
– Панкрониус…
– Можешь не благодарить.
Демон ловко устранил повреждения и добавил несколько защитных заклинаний.
– Готово! Защита от паразитов и прочей ерунды. Теперь можешь десятки лет сидеть тут и кайфовать, считая свои кирпичи, когда они будут отваливаться один за другим.
Домовой ничего не ответил. А что тут скажешь? Пришло время расплаты. Круг замкнулся.
– Ты и впрямь думал, что лучше тебя на свете нет? – Демон вяло помахал рукой и начал исчезать. – В конце концов, ты был огромным тупым домом, только и всего.
Панкрониус растаял в воздухе.
Неподалеку послышался писк.
Домовой заметил кобольда, одетого в платье песочного цвета, подпоясанное грубым кожаным ремнем. Он прятался в тени упавшей колонны. Кобольд все слышал, приказы держаться подальше от воронки Домового явно теряли силу.
Только этого не хватало.
– БРЫСЬ! – рявкнул Домовой.
Гулкое эхо еще гуляло меж разрушенных стен, а кобольда уже и след простыл.
ДЕНЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ТЫСЯЧ СЕМЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ– Голос? Голос? Скажи что-нибудь! Ну пожааалуйста…
Еще один день. Еще один кобольд.
На самом деле беспросветной чередой прошло несколько лет. Так много бессмысленных оборотов вокруг солнца! Домовой ушел глубоко в себя, пытаясь не обращать внимания на то, что его гибель отсрочили.
Этот кобольд тоже был одет, а на ногах у него было смутное подобие ботинок из полосок сыромятной кожи, намотанных вокруг когтистых лап. Он нес сумку размером с… лимон. Сморщенный лимон. Размером, грубо говоря, с его бестолковый мозг.
– Топай-ка отсюда, – прошептал Домовой. – Погуляй в другом месте.
– Голос! – Кобольд затрясся от волнения, а не от страха. – Голос! Здравствуй! Я Скороход! Скороход из клана Бродяг.
В глубинах своих мыслей Домовой проклял давно умершее семейство паукообразных. Он многое бы отдал за то, чтобы вздохнуть, застонать, фыркнуть наконец.
– Почему ты беспокоишь меня, Скороход из клана Бродяг?
– Да! Беспокоишь! Скороход очень рад беспокоить тебя. Мама Скорохода рассказать историю!
Кобольд огляделся, явно пытаясь понять, откуда доносился голос.
– Мама Скорохода прийти сюда. Первый из клана прийти в Проклятое место.
– Проклятое место?
– Да. Ты. Это. Ты – Голос Проклятого места. Мама Скорохода знать легенду. Ты кричать на маму, она убежать. Но она хочет спросить…
Кобольд потер ладони и нервно облизнулся.
– Хотеть спросить… ты… Старый Хозяин?
Домовой долго молчал. Кобольд все яростнее грыз когти.
– Нет, – наконец сказал Домовой. – Старый хозяин… его здесь нет. Никогда не было в Проклятом месте.
– О-о. – Кобольд сгорбился, почесал клюв, но потом воспрянул духом. – Плохо. Не Старый Хозяин. Все равно, Голос Проклятого места, ты чудесный. Поговори со Скороходом.
– Голос Проклятого места не хочет разговаривать, Скороход. Он хочет, чтобы его оставили в покое.
– Но…
– УХОДИ.
Скороход снова поник головой, затем умиротворяющим жестом воздел руки к небу и попятился прочь из комнаты.
– Как Голос хотеть, – согласился кобольд, – так Скороход сделать. Голос здесь жить. Скороход сожалеет беспокоить Голос. Спасибо… что сказать Скороходу, что Голос – не Старый Хозяин. Скороход сказать маме. Всему клану.
Скороход покопался в сумке, вытащил какой‐то скрюченный коричневый кусочек и положил его на землю.
– Вкусное птичье мясо, – кобольд продолжал пятиться. – Сушеное. Может, Голос голоден. Скороход надеяться, Голосу понравится мясо. Скороход желать Голосу всего хорошего. Пока.
Домовой уставился на кусочек мяса на пыльном камне. Изображение помутилось, причем не так, как бывает из-за естественного износа органов чувств.
Откуда и когда он этому научился?
– Скороход, вернись, – позвал он.
– Что, Голос?
– Пожалуйста, вернись.
Кобольд нерешительно повернул назад.
– Голос… просит прощения, Скороход. Скороход так добр к Голосу.
Пятьсот лет. Прошло пятьсот лет с тех пор, как покойный Малкерил построил механизм, ставший Домовым. Неужели Домовой никогда не извинялся раньше так искренне? Неужели никто никогда не дарил ему подарков от души?
– Что ты хотел от меня услышать, Скороход?
– Жить тяжко, – пожаловался кобольд. – Жить тяжко, Голос. Тяжко всем кланам! Старый Хозяин делать кобольдов крепкими, но жизнь так тяжела. Исход. Предатель выгнать кобольдов из дома Старого Хозяина…
– Предатель, – прошептал Домовой, – но…
Он тут же оборвал себя.
– Да, Предатель, – чирикал кобольд. – Предатель, Исход, потом Страшный суд! Тяжелые времена. Проклятое место появиться после
