Оливия вцепилась в край стола так, что костяшки ее пальцев побелели, и уставилась на меня блестящими глазами, остекленевшими от безумного вожделения.
Как только она вся покрыта кремом, я бросаю кисть в раковину. Прижимаю бритву к ее плоти, внизу – к этим набухшим, идеальным губам. И останавливаюсь, глядя ей в глаза.
- Доверься мне.
Она кивает, почти отчаянно. И я провожу бритвой вверх, удаляя едва заметные крошечные ростки волос. Двигаюсь к ее вагине, ведя вниз маленькими, осторожными движениями - будучи уверенным, что оставляю ее прекрасный, мягкий островок, который мне так нравится.
Закончив, я откладываю бритву в сторону и беру еще теплое полотенце. Потом опускаюсь перед ней на колени. Смываю с ее кожи остатки крема и смотрю ей в глаза. И наблюдая, как она смотрит на меня, наклоняюсь вперед и накрываю ее киску своим ртом.
- Да, да... - шипит она.
Я сосу, облизываю и пожираю ее, как безумец - и, возможно, так оно и есть. Она такая скользкая, гладкая и горячая на моих губах, на моем языке. Я мог бы остаться здесь - делать это с ней - вечность. Но вечность - слишком долго для моего страдающего члена.
Тяжело дыша, с колотящимся сердцем, я встаю и срываю с себя полотенце. Подталкиваю колени Оливии вверх, ставя ее ноги на край стола рядом с ее руками, раскрывая ее себе.
Так чертовски красиво.
Беру свою длинную, горячую эрекцию в руку и провожу головкой по ее влаге, дразня кончиком клитор, потирая им розовый бутон. И у меня нет ни капли беспокойства, ни единой мысли о последствиях или ответственности. Потому что это Оливия - и это все меняет.
- Ты уверен? - спрашивает она.
Я веду член вниз к ее тугому входу, скользя по нему, чувствуя призыв войти жестко и глубоко.
- Да, да, уверен.
Оливия кивает, и я погружаюсь в нее. Она сильно сжимается вокруг меня, заставляя меня громко стонать.
- О Боже...
Неприкрытость - плоть к плоти - поразительна. Намного сильнее. Скольжение плотного жара, которое приносит столько удовольствия. Я наблюдаю, как толкаюсь в нее, чувствуя каждый великолепный сантиметр. Это самое эротическое зрелище, которое я когда-либо видел. Оливия стонет - мы оба стонем. И без малейшего сомнения я знаю, что мы очень сильно опоздаем на вечеринку Генри.
Оливия
К тому времени, когда мы действительно покидаем дворец, уже настолько поздно, что Николас попросил Бриджит позвонить и сказать, чтобы они придержали для нас трап.
Он говорит, что мы просто будем курсировать по заливу, но я надеюсь, что Генри не злится на нас за то, что мы задержали его вечеринку.
Мне не стоило волноваться. После того, как мы всходим на борт, сразу видно, Генри слишком пьян, чтобы заметить - или волноваться. Он небрежно обнимает нас обоих, словно не видел несколько недель.
- Так чертовски рад, что ты это сделал! – вопит он, широко раскинув руки. - Я люблю эту гребаную лодку!
Глаза Николаса озабоченно сужаются.
- Вообще-то, это корабль, братишка.
Генри закатывает глаза и чуть не падает.
- Тебе никогда не надоедает поправлять людей? Выпей, черт возьми.
Именно это мы и делаем.
Я попыталась представить себе, как будет выглядеть королевская яхта, но, как и практически любой другой опыт в этом безумном путешествии, мое воображение, к сожалению, не дотягивает до увиденного.
На «корабле» есть все мыслимые виды роскоши. Это плавучий дворец - и почти такой же большой. Вереницы лампочек усеивают небо над палубой, и некоторые из гостей - тоже пьяные, но не так сильно, как Генри - превращают ее в импровизированный танцпол. Они кружатся в такт музыке, доносящейся из динамиков ди-джея. Играет Канье Уэст - и я смеюсь про себя, вспоминая наше с Николасом первое свидание.
Кажется, это было так давно. Столько всего произошло. Так много изменилось.
С бокалами в руках мы с Николасом вливаемся в толпу. Он знакомит меня со всевозможными аристократами: герцогами, баронами, леди и одной маркизой, или как их там.
Мы находим Фрэнни и Саймона и держимся довольно близко к ним. Примерно через час мы стоим у перил, легкий ветерок развевает мои волосы, но не настолько, чтобы причинить какой-либо урон прическе, а Саймон начинает рассказывать о своих планах по расширению «Barrister's».
Я смотрю на Николаса, и мое сердце замирает. Потому что он не слушает Саймона - его внимание сосредоточено на другом конце палубы, на противоположных перилах.
Я никогда раньше не видела Николаса таким испуганным. Но именно эта эмоция застыла на его лице.
- Генри, - шепчет он, но только самому себе. А потом кричит: - Генри!
Он бросается вперед, пробегая по палубе, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, что напугало его до смерти.
Генри смеется, слишком сильно перегнувшись через перила. А потом... молча... он переваливается через них.
Кто-то кричит. Николас вновь выкрикивает имя брата. Охранник делает ошибку, пытаясь остановить его и… получает локтем в нос. Когда Николас достигает того места, где только что стоял его брат, он не останавливается ни на секунду, а хватается за перила и прыгает вниз ногами.
И оба принца Вэсско оказываются за бортом.
Охранники в черных костюмах ждут за дверью частной больничной палаты. Кто-то принес Николасу сухую смену одежды - джинсы и простую черную футболку. Он переоделся после того, как врачи сообщили ему и советнику королевы последние новости о Генри.
Они считают, что он ударился головой по пути вниз. Легкое сотрясение мозга, все признаки указывают на отсутствие серьезных повреждений. Но Николасу от этого не легче.
Он сидит в кресле в изножье кровати, стиснув зубы, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, натянутый как струна. Его глаза не отрываются от лежащего без сознания брата, будто он может разбудить его своим пристальным взглядом.
В комнате царит мертвая тишина, если не считать глубокого ровного дыхания Генри и мерцания пульсометра. Мы вдвоем, но я не чувствую себя неловко или не в своей тарелке.
Нет никакого желания предлагать ему что-нибудь поесть или выпить чашечку кофе. Потому что я знаю, сейчас Николас хочет только меня, нуждается во мне. Так что на Земле нет иного места, где бы я предпочла быть.
Я кладу руку ему на плечо, разминая твердую как камень мышцу. Он поворачивает голову, и его глаза встречаются с моими – и, Боже, в них горит столько эмоций. Переполненные печалью, виной и гневом - будто он не может решить, хочет ли заплакать или выбить дерьмо из своего брата.
Я бы чувствовала то же самое, если бы это была Элли. Мне бы захотелось одновременно встряхнуть ее и задушить. Поэтому я слегка улыбаюсь ему и
