— А я знаю эту сучку! Отсасывал в подворотне за пару медяков, только херово выглядел тогда. А сосал ничего так, — раздалось откуда-то сбоку. Юношу эта фраза словно холодной водой окатила, и горделивая улыбка в миг улетучилась с его лица. Он остановился, и, оглянувшись, лицезрел компанию не то строителей, не то каких-то копателей, что шли со смены в рабочих потертых робах, волоча свои грязные лопаты.
— Ну и почем ты сейчас, чернокрылик, — поинтересовался один из ребят под смешки товарищей. Лерментис смотрел на них с ледяной ненавистью в глазах, никакая дружелюбная маска уже не надевалась на его каменное лицо, а плотно сжатые губы чуть дрожали от горькой обиды, пробирающей до самого сердца.
— Господин, боюсь, что я сейчас слишком дорогая сучка и не по карману даже всей вашей бригаде, — Шед едко ответил, пронизывая своим черным взглядом полным злобы.
— Да ты охренела, шлюха! Ты кем себя возомнила? — Ни на шутку разошелся один из парней и уж было собирался хорошенько проучить наглого лерментиса, но был вовремя перехвачен своими дружками.
— Успокойся, посмотри какое тело у этой сучки, наверняка в элитном борделе работает, или сосет какому-нибудь бургомистру. Выбьешь ей пару зубов и будешь потом своей задницей расплачиваться, а то и вовсе в тюрягу сядешь!!! — Пытался вразумить распаленного рабочего, один из товарищей. Спустя еще несколько нелицеприятных заявлений, приправленных отборным строительным матом, вся их компашка все-таки двинула своей дорогой, чертыхаясь про себя.
Крылатый смотрел на эту сцену, не меняя своего каменного выражения лица и, проводив парней взглядом до переулка, сам спешно зашагал в сторону базарной площади. Он себя люто ненавидел, вспоминая, как год назад обслуживал своей глоткой таких вот доходяг и как подбирал с грязной мостовой свои жалкие медяки за работу, утирая лицо. Они никогда не протягивали деньги ему в руки, а швыряли с презрительной ухмылкой под ноги, желая унизить еще больше.
Накатившие горькие моменты были, пожалуй, худшей частью прогулки, даже еще несколько звонких шлепков по заднице и пяток нескромных предложений от незнакомых людей, не могли сделать ее еще мерзлее, потому что хуже просто было некуда. Сделав крюк по базару, Шед даже не поглазел на пестрые товары, и чудесных милых монстриков в витиеватых клетках, как делал раньше. Ускорив шаг, он поспешил вернуться в то единственное место, где он чувствовал себя счастливым, где обитало его маленькое сокровище, чтобы вновь прикоснуться к нему, почувствовать его тепло и искренний, детский взгляд. Нет, сразу в его комнату Шед, конечно же, не пойдет. Всю это вернувшуюся грязь, каждое липкое воспоминание хотелось смыть с себя, содрать вместе с кожей, так что чернокрылый, едва зайдя в дом, где они с Велем обосновались, решил хорошенько искупаться.
Прежде чем залезть в теплую ванну, воду надо было еще нагреть и принести, с чем лерментис справился довольно шустро. Затем он быстро разделся и закинул свои вещи, пропитавшиеся улицей, в корзинку для грязного белья. Мыться Шед любил, особенно в горячей и ароматной воде, чувствуя себя при этом чуть ли не настоящим принцем. Только вот крылья причиняли некоторые неудобства, но он к этому уже привык. А сейчас, после своей неудачной прогулки, хотелось погрузиться в это блаженство из мыльных пузырьков и цветочных запахов, закрыть глаза и вспомнить свое персональное чудо, трепещущее в руках и стонущее сладко-сладко.
Только расслабиться не получилось, легкий скрип двери разогнал всю негу и Шед, насторожившись, открыл свои черные серьезные глаза. В ванную комнату проскользнула хозяйка дома. Дамочка вообще неплохая, тихая, незаметная и ко всему равнодушная, как и большинство домовладельцев, сдающих комнаты в порочном королевстве, где хватает дешевых шлюх и голодных до утех гостей столицы.
— Добрый день, — неловко улыбнувшись, начала хозяйка, закрыв за собой дверь. В ее глазах горело знакомое желание, которое лерментис точно ни с чем не спутает, так что он уже представлял о чем пойдет речь.
— Добрый, госпожа, — спокойно ответил, не пошевелившись с места. Стесняться ему и так нечего, с таким-то телом, а самое интересное все равно скрывала мыльная вода.
— И сколько ты берешь за ночь? — прямо и дерзко поинтересовалась женщина. Собственно, с лерментисами по-другому и не разговаривали в этом королевстве, ведь местные давно привыкли, что эти крылатые создания, все поголовно, торгуют собой, что они просто живые постельные игрушки.
— Нисколько, госпожа. Я принадлежу господину Велиану и не обслуживаю клиентов.
— Ты… Ты принадлежишь этому недоразумению? Да у него даже пряжки не золотые, одет средне. На такую шлюху у него денег-то точно не хватит.
Шеда пронзили эти слова почти насквозь, но все же, он из последних сил напялил на лицо добродушную улыбку, только чего ему это стоило. Крылатый улыбался, вспоминая, как его били, как швыряли в грязь, как насиловали на полу казармы, обступив со всех сторон. Вспоминал, какими похотливыми, жалкими, мерзкими могут быть люди, и какими жестокими. То, что он поклялся выкинуть из своей жизни, всегда останется где-то внутри. Всегда найдется кто-нибудь, кто напомнит ему, что он по сути своей — только шлюха, пусть и дорогая теперь. И никакая теплая водичка не сможет смыть засохшую корку черной грязи с его изуродованной души, от которой, возможно, остались лишь дранные клочья.
— Госпожа, я отдал себя этому «недоразумению» по собственной воле. Мне не нужны деньги моего господина, да и ваши тоже. Прошу прощения, но вы немного стесняете меня.
У хозяйки дома лицо так и вытянулось, кажется еще немного и ее мировоззрение просто взорвется. Где это видано, чтобы лерментисы себя бесплатно отдавали, еще и такие роскошные? К счастью, Шеда больше не мучили вопросами, позволив ему спокойно смыть с себя сегодняшний день, что он и делал с равнодушно-потерянным лицом и потускневшим взглядом. В белую шелковистую пену скатывались беззвучные слезы, пока парень тер свое тело жесткой мочалкой, до красных следов, что за пару секунд исчезали с его идеальной кожи. Посидев еще минут пять, просто глядя в пустоту, чернокрылый вздохнул и слизнул последние слезинки своим чудовищным языком.
Из ванной юноша выходил обернутый лишь в одно белое полотенце. Совсем влажный и чуть продрогший он протопал босиком к заветной двери, постоял перед ней с
