Был тот хозяин бобылем — от прилипчивой хвори померла недавно вся его семья, он один в живых остался.
И едва устроился в половине его дома Константин, как сразу же взялся за рисование чертежей, стараясь делать чисто, аккуратно, красиво и понятно. Немецкая гладкая бумага, купленная им, была размером невелика, продавалась она стопами. Так что вначале Костя при помощи липкого и не оставляющего пятен клея, сваренного из осетровых костей и кожи, приготовил для черчения листы побольше, а уж потом, сделав циркуль и линейку, гусиным пером стал выводить свои рисунки, будучи уверенным в то, что они проложат ему дорогу в Кремль.
Когда же работа над детальными чертежами винтовки и револьвера подходили к концу, Константина вдруг осенила мысль: «А почему бы не предложить проект казнозарядной пушки и снаряда, начиненного пироксилином или динамитом? Или я не знаю, как устроен клиновой затвор?» И он еще несколько дней потратил на чертеж орудия, из которого можно было бы стрелять в двадцать раз быстрее, чем стреляли из пушек, заряжая их с дула чугунным ядром или картечью.
Пока Константин занимался этим делом, Евграф, кроме работ по дому, исполнял еще и волю нового хозяина. Он пытался выяснить, где в Москве стоит дом второго после Годунова государственного человека — думного дьяка Василия Щелкалова. Тот и должен был стать, как полагал Константин, связующим звеном между ним и Годуновым.
Проворный и словоохотливый Евграф, пошатавшись по Москве да поспрашивав людей, дом Щелкалова нашел. И вот, когда чертежи были готовы, Константин, загодя купив дорогой кафтан, надел его, а поверх кафтана — ферязь, крытую персидской нарядной тканью, и в куньей шапке на голове, в желтых сапогах с загнутыми вверх носами пошел в Китай-город. Там в палатах, строенных о двух этажах, с приделами, с хозяйственными постройками, как рассказывал ходивший к тем палатам Евграф, и жил дьяк Щелкалов. Человек это был, как знал Костя, образованный и умный, ловкий, хитрый и коварный. Пошел он к нему вечером, догадываясь, что весь день Щелкалов проводит в Кремле. Евграф же взялся проводить его и нес за новым барином своим свернутые в трубку чертежи.
Дом Щелкалова, как и все дома на Руси, был обнесен забором высоченным из плотно сплоченных между собою досок. Так что Константин даже удивился, как Евграф смог узнать, что за постройки стояли у дьяка за палатами из беленого известью кирпича.
Когда Костя в растерянности остановился напротив калитки, смекалистый Евграф сказал, указывая на большое железное кольцо, привинченное к доске калитки:
— Надобно стучать. Сторож придет — откроет.
Константин постучал, и ждать пришлось недолго. Вдруг бешено залаяли собаки. Унимая их зычным окриком, к воротам кто-то подходил. Скрипнули засовы, калитка отворилась, в проеме образовалась кряжистая фигура привратника с красной жестокой рожей палача и грубым голосом. Человек спросил:
— Энто кто здесь у нас стучит? Али собак спустить?!
— Братец, ты не очень-то хрипи, — как можно строже молвил Константин, — а то недолго ведь мне и пожаловаться на тебя Василию Яковлевичу. Гляди, разложат на конюшне да и всыпят тебе вожжей с полсотни за такую грубость. Али не видишь, что не побирушка к тебе стучал, не тать и не мошенник?! Поди да доложи думному дьяку, что пришел по его душу Константин Иваныч Росин с чертежами важности великой. Сии чертежи, скажи, смогут в следующем году Москву спасти.
— Сейчас схожу, — присмирел привратник, — а вы уж, барин, не извольте гневаться. Разные здесь ходят люди. Во двор вас не впускаю — собаки злые. Доложу о вас немедля.
Калитка, закрывшись, вновь сделала забор немым и неприступным. Топтались Константин и Евграф возле калитки довольно долго. Косте стало понятно, что если думный дьяк и заинтересовался тем, кто назвался неизвестным ему именем и явился неведомо откуда, то не впустит его сразу, выдержит подольше, чтобы скорым приемом не растерять достоинство второго по могуществу лица державы. А если и впустит в дом, то вначале пошлет к нему навстречу своего секретаря — подьячего, стряпчего или даже писаря. Так оно и вышло.
Только через час снова залаяли собаки, и послышались хриплые окрики привратника, велевшего собакам замолчать. Засовы заскрипели, калитка отворилась. Сторож, уже державший собак на поводу, сказал:
— Думный дьяк вам разрешенье дал пройти в приемную. Кто это с вами?
— Слуга мой. Он несет те чертежи, — ответил Константин.
— Ладно, пускай проходит с вами, — прохрипел сторож. — Ножей, кинжалов, сабель при себе не держите?
— Не имеем.
— Ну так за мной идите, — предложил привратник, и, миновав двор, Костя скоро уже входил в палаты, но не с главного крыльца, а через боковую дверь в стене. Через темные сени они прошли в комнату, где стояла одна лишь лавка и висел образ святого Николая. Привратник вошедшим на лавку велел сесть и ждать, сам во внутрь палат вошел и скоро появился уже с неким человеком — молодым, а точнее, моложавым. И, как казалось, за семь лет человек этот нисколько не изменился.
— Долгонько же тебя ждать было, — с порога произнес человек.
И Константин тут же шагнул, чтобы обнять старого приятеля, которого не видел, казалось, уже сотню лет.
— Думный дьяк велел у тебя забрать то, что ты принес. Он рассмотрит, разберет, через неделю даст ответ, если толк есть в принесенном. Хотя, как понимаешь, я уж ему растолкую. Нутром ведь чую, что именно ты сюда притащил. Никак чертежи оружия! — говорил Богдан.
— Так оно и есть, — подтвердил Костя.
— Ну, понятно. Хочешь сказать, что вот здесь, — и Богдан указал на свернутые в трубку чертежи, — находится спасение Москвы от будущего нападения крымских татар. Верно?
— Я принес рисунки нового оружия, которое стреляет в пять раз дальше, чем те пищали, которые есть у стрельцов и на Пушечном дворе. А еще оно стреляет в десять раз быстрее, чем все то, что видел когда-то дьяк. А уж если будет мне отказ, то я свое оружие могу продать хоть Литве, хоть Швеции, хоть Англии за золото, но уж потом не обижайтесь, коли на Русь рать иноземная попрет с таким оружием. Войско русского
