— Понятно все, — кивнул Богдан. — Уж передам, не волнуйся. Рассказывай лучше про свое житье-бытье. Оружие — оно, конечно, хорошо, только ведь не им одним выигрываются сражения. А как я слышал, свои сражения с историей ты проиграл…
— Верно, — вздохнул Константин. — Я понял: историю поменять нельзя.
— Ну, раз ты руки сложил, то зачем бы все это? — усмехнулся Богдан, указав на кипу чертежей. — Все равно ведь не изменишь. Правда, насколько я понял, Марию Стюарт ты все же спас. Слухом, знаешь ли, земля полнится. Только что толку-то…
— Но ведь жива она осталась!
— А кого-то вместо нее казнили. Кстати, кого именно? Ты наверняка должен это знать.
— Я и знаю…
И Косте пришлось эпизод за эпизодом выложить всю историю и с Марией Стюарт, и с Филиппом Испанским, и с королевой Елизаветой, которая заставляла его убивать политических противников…
Богдан слушал, хмурился, изредка задавал вопросы. Примерно на середине беседы он изволил, наконец, заметить, что здесь присутствует кто-то третий.
— А это кто таков? Что-то мне он не знаком.
Пришлось Косте сказать, что это его слуга, а заодно выложить все, что произошло между ним и боярином Бутыриным.
— Пожалуй, неплохо будет лишить его вотчины… А еще лучше — головы. Оккупант поганый! — сжал кулаки Богдан. — Ничего, Константин, наступит вскорости времечко, когда мы таких вот Бутыриных утопим в их собственном навозе. — Ладно, коли слуга тебе столь многим обязан — пускай остается.
Богдан все же изменился за прошедшее время. Вряд ли можно сказать, что слишком уж постарел. Но он сделался немногословен и более жесток. Словно чувствовал — мало времени ему отпущено, а сделать нужно очень и очень многое.
— Головы? — переспросил Константин. — У боярина же дети… Дочери…
— Дочери? — Богдан нехорошо усмехнулся. — А ты, часом, друг дорогой, не видел, как эти самые дочери обращаются со своими холопками. Будь уверен — точно также, как папаша. Даже, наверное, еще и хуже — ведь папочка-то их, поди, шпыняет. Надо же им где-то власть свою проявить. А скажи мне, чем они лучше — хоть на чуть-чуть, на самую малость — тех же холопок?! Что, не так говорю? — обернулся он к Евграфу.
Парнишка только испуганно кивнул.
— Не будет скоро русского рабства, — уверенно произнес Богдан. — Очень скоро, это можно пообещать. Ну, если, конечно, нам немного постараться… Ладно, где ты в Москве-то остановился?
Косте не хотелось этого говорить, но делать было нечего — выходит, «опальный» Богдан устроился, притом весьма неплохо, у второго человека на Руси. И теперь именно от него и зависит, будут приняты чертежи — или нет.
— Вот и ладно — зайду к тебе завтра, а то мы тут заполночь не наговоримся. А уж дьяку я все передам.
На следующий день Богдан и в самом деле заявился с утра к Константину.
— Ну, можешь торжествовать, — опять же не здороваясь заявил Богдан. — Примет тебя Щелкалов самолично.
— Когда? — встрепенулся Костя.
— Да хоть завтра. А сегодня нам вот о чем поговорить надо. Во-первых, не выполнили мы оба свое задание. Что нам было нужно? Зачем тебя в Англию отправили. Обретался там некий Василий Курбатов…
Это имя заставило Костю вздрогнуть.
— Обретался… И решил некоего Константина Росина, которого давно уже вычислил, извести. Как я понимаю, орудием своим он избрал ее величество «добрую королеву Бесс». Верно?
Костя кивнул, соглашаясь.
— Потом господин Курбатов оказался вновь на Москве. И тут же пошли какие-то нехорошие слушки про царевича Димитрия. Ведь он-то знает историю, как и мы, и догадывается, чему может угрожать Димитрий… Конечно, если правильно его воспитать.
— И чему же?
— А тому самому русскому рабству. Взойдет юноша на престол — и заявил: мол, восстановлю то, что нерадивыми да сволочными правителями похоронено было. Русскую вольность восстановлю — вот что!
— Как же это возможно? — усомнился Константин.
— А очень просто. История, вроде бы, должна пойти своим чередом. Убит был царевич или зарезал себя в приступе падучей — эти версии не так уж и важны. Главное будет в том, что он вовсе и не погибнет, а будет отправлен в Ржечь Посполиту. И уж у меня там найдутся друзья, чтобы его принять. И воспитать, как подобает. А потом вернется на Москву Димитрий — только никакой не «Лже-», а тот самый сын Иоанна Четвертого. Вот госпожа История и скушает дулю с маслом. Но не в том дело, Костя. Видишь ли, если бы ты не приехал сейчас, мне пришлось бы в самое ближайшее время отправиться за тобой.
— Почему? Что-то должно было случиться?
— И уже случилось! Видишь ли, у меня во Пскове есть свои глаза и уши. Конечно, это еще и глаза и уши думного дьяка, но за это меня и ценят. Вот и вышло, что я получил из первых рук информацию о болезни и смерти Василия Курбатова (не довезли его до Москвы, околел в дороге), а потом — о болезни некоего Кузьмы. Ты, часом, такого не знаешь?
— Знаю, приятель это мой, да только вылечить его я уже ничем не мог, — вздохнул Константин.
— И не вылечил бы, уверяю тебя. Потому что болезнь эта зовется Маловедом. Да-да, тем самым последним волхвом или как он там себя называл. И уж как угодно, но придется его остановить. Знаешь, сперва я решил, что он все же присосался к тебе. Теперь вижу — нет.
— Погоди-ка, — начал вычислять Костя, — примерно в то время, как я сошелся с этим Кузьмой…
— …И вы стали друзьями-собутыльниками, — продолжил Богдан.
— Примерно в то время ослабела моя сила. Я уже думал, что никого больше лечить не смогу!
— А в это время в твой мозг пробовал забраться тот самый последний волхв. Если бы забрался — конец тебе. Да, видимо, ты для него — твердый орешек. Интересно, сколько он живет на свете, сколько раз уже менял своего носителя?
— Вот сам у него и спросил бы, — мрачно усмехнулся Костя.
— Случая не представилось, знаешь ли.
