Где-то в самом начале марта она коротала вечер в родительском доме, выслушивая рассказ матери о спиритическом сеансе, где миссис Хасли в очередной раз пыталась связаться с душой покойного супруга, и речь, как это всегда бывало, зашла о семейном проклятии, якобы висевшем над родом Тремейн вот уже больше ста лет. Подробностей этой истории не знал никто, но то, что мужья женщин Тремейн, в большинстве своем, рано уходили из жизни, было фактом. Миссис Хасли, будучи женщиной впечатлительной и склонной к мистицизму, верила в это непоколебимо, Анну же подобные байки раздражали. Да, иногда плохие вещи случаются с хорошими людьми, но видеть в этом руку некой тёмной силы, означает снятие с себя ответственности за собственную жизнь. Гораздо легче приписать вину какому-то иллюзорному духу, нежели признать то, что каждый человек пишет свою историю самостоятельно.
И даже тот факт, что дед Анны был загрызен волками во время охоты, отец попал под экипажа возвращаясь из клуба, а собственный муж погиб на войне, не казался ей убедительной причиной, чтобы верить в разного рода проклятия.
Анна, давно уяснила, что спорить с матушкой бесполезно и приготовилась терпеливо слушать, но миссис Хасли неожиданно заговорила о другом — две недели назад баронесса получила письмо с известием о смерти дальней родственницы и получением в наследство имения Райдхайм, так как сестра её от своей доли отказалась.
— Именно там всё и началось! — с пафосом заключила леди Хасли. — Нехорошее место.
— Прошу, мама, хватит — Анна вымученно потёрла лоб, — нет никакой порчи. И призраков тоже не существует.
— Но твой отец и Уильям…
— Довольно! — Анна и не заметила, как повысила голос.
Зачем она говорит о них? Разве эти воспоминания не причиняют боль ей самой? Разве она не видит, как тяжело ей это слышать?
— Отец погиб, да, это трагедия, но они случаются каждый день. — Анна пыталась сохранять спокойствие, что давалось ей нелегко. — А Уильям… — тупая боль снова ударила в грудь, — это война, мама, на ней убивают и умирают. — Она покачала головой, — извини, но я не верю ни в злой рок, ни в Бога.
— Анна! — набожная баронесса, как и следовало ожидать, пришла в праведный ужас.
— Что Анна? — она потеряла контроль, — что Анна? Ты всегда знала, какая я, и всегда была этим недовольна. Ну, что ж… прости, что я вышла не такой, как тебе хотелось бы. Поступила в университет вместо того, чтобы торчать за вышиванием и фортепьяно, — перечисляла она, — замарала руки в госпитале, пишу книги…
— Как ты разговариваешь с матерью?!
— Я устала, — Анна рухнула в кресло и, игнорируя гневный взгляд баронессы, достала сигарету. — Я больше так не могу.
Они поругались. Снова. Домой Анна приехала взвинченная и натянутая, как струна. Швырнув мажордому пальто, взлетела на второй этаж и захлопнула дверь спальни так, что звякнули окна.
— Бетти! — она позвала горничную, чтобы та помогла ей расстегнуть платье. — Бетти! Бетти!
Никто не отзывался. Служанка, не ожидавшая, что хозяйка вернётся так скоро, очевидно, занималась своими делами где-то в другом конце дома. Анну охватила паника. Стиснув зубы, она безуспешно пыталась выпутаться из наглухо застёгнутого платья, сорвала с волос цепочку, сломала ноготь…
Из зеркала на неё смотрело бледное, нервно подёргивающееся лицо с перекошенным ртом и опухшими глазами.
— Проклятье!
Содержимое туалетного столика: духи, косметика, шкатулки — всё полетело на пол. Раздался звон битого стекла. Следом пришла очередь безделушек.
Наконец, измотанная и дрожащая, Анна сидела в центре ею же учиненного погрома и беззвучно плакала. Сил не осталось. За дверью испуганная Бетти пыталась достучаться, но Анна велела ей убираться вон, пригрозив увольнением.
“Я должна уехать. Должна уехать”, стучало в висках. Она была готова хоть сейчас сорваться с места и бежать куда глаза глядят, главное, оказаться как можно дальше от этого дома и этого города.
…Через час, спустившись в гостиную, она извинилась перед бедной служанкой и даже обняла испуганную девушку, пообещав заодно прибавку к зарплате. Но Бетти и так не злилась — она, потерявшая на войне любимого, понимала внутреннее состояние хозяйки.
— Почтовое отделение ещё открыто?
Горничная посмотрела на часы:
— Осталось меньше часа.
— Тогда ступай быстрее и отправь телеграмму в Торнтон, местному юристу Винсенту Чейзу — распорядилась Анна, протягивая ей короткую записку, — вот её содержание.
Бетти пробежалась по строчкам, удивлённо глянула на хозяйку, но спрашивать ни о чём не решилась — кивнула молчаливо и побежала к себе в каморку за пальто.
***
Позади осталась ещё одна маленькая станция неизвестной деревушки, и паровоз прибавил ходу. До прибытия в Торнтон оставалось чуть меньше трёх часов, и с приближением к пункту назначения усиливалось и волнение. За три дня в дороге Анна так и не смогла решить для себя, правильно ли поступила, сбежав из Лондона, не предупредив ни мать, ни друзей. Подготовка к отъезду заняла у неё чуть больше двух недель: письмо юристу и ожидание ответа, покупка билета в один конец и сборка вещей… Бетти и мажордому под страхом увольнения было велено держать язык за зубами, и лишь в день отъезда Анна оставила матери телеграмму, попросив работника почты доставить её леди Хасли через неделю, когда Анна будет уже на месте. Если же до этого времени баронессе вздумается нанести дочери визит, мажордом скажет, что она уехала в Брайтон, к подруге.
Анна прекрасно знала, какой будет реакция матери и потому заранее “бросила концы в воду”, как любил говаривать Уильям. Точно также она знала, что миссис Хасли ни за что не поедет в такую даль, а вот гневные письма и телеграммы полетят непременно. Наверняка ещё и телефонный звонок закажет.
Решение уехать именно в старое родовое поместье пришло неспроста: графство находилось далеко от столицы, деревушка была совсем крохотной и лучшей обстановки для того, чтобы взяться, наконец, за новый роман, ей не найти. Райдхайм, надо думать, находится в унылом состоянии и, как написал ей мистер Чейз, “выглядит несколько мрачновато”, но Анну это не пугало. В проклятия она не верила, призраков не боялась, а для житья имение было вполне пригодно — юрист по её просьбе лично осмотрел дом и участок.
На одной из станций Анна зашла в бакалейную лавку, купила отменный китайский чай в нарядно украшенной жестяной банке и упаковку южноамериканского табака — в благодарность мистеру Чейзу за проявленную любезность и скорость в выполнении её просьбы. Стряпчий виделся ей представительным седовласым мужчиной в немного старомодном костюме и непременно с трубкой
