Ничто так не раздражает меня сильнее в данный момент, как предложение успокоиться. Я начинаю отбивать нервный ритм ногой, поглядывая на старые часы на стене.
Мужчины обсуждают финансовую часть организации свадебного торжества, а я ловлю глазами взгляд Рая и киваю в сторону письма, лежащего в кармане матери.
«Смотри и учись»,– говорит выражение его лица.
Он убирает руку с талии Марго и плавно скользит вдоль стола, приземляясь на свободный стул возле хозяйки дома.
– Мамуль, ты не представляешь, кого я сейчас увидел в городе, – «напевает» он. – Сам мэр просил тебе передать, что наши угощения так понравились комиссии из Капитолия, что он лично благодарит нас за оказанную помощь, – одной рукой брат обнимает её за плечи, заглядывая прямо в глаза.
– О, Боже, это чудесная новость, Рай. Не зря я заставила вас тогда работать до полуночи! Имя и престиж нужно заслужить тяжёлым трудом, – пока она распинается на тему того, как много дармоедов населяет наш дистрикт, брат свободной рукой бережно вытягивает письмо и прячет под стол.
– Прошу прощения, мне нужно выйти, – подскакиваю я, и, чуть не споткнувшись на пороге, выбегаю из гостиной. Приземляюсь на ступеньки лестницы и начинаю ждать.
Проходит пять, десять, пятнадцать минут прежде, чем брат появляется, зажав в руках желанную добычу.
– Что так долго? – поднимаюсь я, нетерпеливо потирая руки.
– Да Уилл опять затянул шарманку - кто где будет жить после свадьбы, так что я не мог смыться сразу, – отвечает он, опираясь локтем на перила лестницы.
Я тянусь к конверту, но брат резко поднимает руку вверх, и я хватаю воздух.
– Воскресная смена вместо меня, и оно твоё, – торопливо объясняет парень.
– Какого хрена, Рай, ты же мой родственник?
– Ну… тогда считай, что это простая братская взаимовыручка: я пообещал Марго, что проведу день с ней.
– Это шантаж, а не взаимовыручка, – ощетиниваюсь я.
– Разве мой актёрский талант не заслуживает небольшого вознаграждения? – ехидничает он.
– Ну, ты и говнюк! Давай уже сюда, по рукам, – ставлю я точку в нашем споре.
Резко выхватываю письмо из его пальцев и бью брата кулаком по плечу. Рай смеется и со стоном драматично закатывает глаза.
– За любовь приходится платить, Пит. Уж тебе ли не знать.
Судорожно разрываю бумагу и начинаю читать. Крупный почерк пляшет неровными рядами.
Если бы я мог нарисовать все мои эмоции в течение этой недели по шкале от “хуже некуда” до “самый счастливый человек на свете”, то однозначно вышел бы зигзаг.
– Отмажь меня как-нибудь, ладно? – кричу я брату, припуская в сторону двери. Хватаю куртку с вешалки и завязываю шнурки на ботинках.
– Да вали уже, – смеётся он.
Я выскакиваю в темноту осеннего вечера и улыбаюсь самой широкой улыбкой, на которую только способен.
“Пит,
Вот уже час, как я пытаюсь написать это письмо. Ты всегда так красиво говоришь, а я вот, словно страдаю косноязычием.
Я не могу перестать думать о том вечере, когда ты меня поцеловал и рассказал о своих чувствах. Мне никогда прежде не доводилось целоваться. Я даже глаза закрыла, потому что мне было слишком страшно. После того, как вернулась домой, я целый час пялилась в стену. Я всё ещё чувствовала ощущение от твоих губ на моих.
Прости, что игнорировала все твои попытки быть рядом. Я должна была всё обдумать в одиночестве. А твой поцелуй и то, что произошло после… мне необходимо было время!
Папа всегда говорил мне: «Не раскрывай все свои карты другим людям, Китнисс». Я так и жила. Пока не появился ты.
Когда ты ушел, меня преследовали всякие глупые мысли по отношению ко всем другим девушкам в этом чёртовом дистрикте. Понимаю, это ненормально, но я не хочу, чтобы ты когда–нибудь целовал кого–либо ещё. Не хочу, чтобы ты смотрел хоть на одну девушку так же, как тогда на меня.
Не знаю, замечал ли ты раньше, но я всегда попадаю белкам точно в глаз. Поэтому, если ты посмотришь на другую девушку…
Ну, ты понял…
Китнисс”
Я подбегаю к дорожке возле ее дома, усыпанной гравием. Зачерпываю с земли горстку мелких камушков и аккуратно бросаю их по одному в стекло.
Задерживаю дыхание, как только очертание стройного силуэта показывается сквозь тонкую ткань занавесок, и совсем перестаю дышать, когда она распахивает окно. Ветер треплет тюль позади ее спины, и Китнисс прижимает руки к груди, закрываясь от прохладного сквозняка.
Резким жестом достаю из кармана заветный конверт и поднимаю вверх, указывая на него взглядом.
– Я даю тебе ровно 5 секунд, чтобы выйти ко мне и помириться, как следует, – она ласково улыбается, а я начинаю считать, загибая пальцы.
========== Глава 6. Китнисс ==========
– Теперь поверни голову ко мне. Чуть-чуть. Китнисс, подбородок выше.
Мы сидим на моей кровати. За окном незатейливо кружатся снежинки, собираясь пушистыми шапками на ветки растущего возле дома дерева и раскрашивая грязные дорожки в цвет чистоты и невинности. У зимы нет другой кисти, кроме белой, но под ее легкими касаниями серый мир преображается и становится уже не таким унылым. Вот уже и не видать ни покосившегося забора с недоделанными воротами: в тот год отец так и не успел его закончить, ни мусорных куч вдоль окраин Шлака, и даже соседские, давно высохшие деревья, больше похожие на причудливые коряги, уже выглядят не так пугающе.
Пит старательно водит карандашом по листку бумаги в блокноте, а я стараюсь не зажиматься, как он меня учил. Удивительно, до чего быстро за эти несколько месяцев я привыкла к его присутствию в моей жизни. Он так легко вошел в нее, словно был со мной всегда.
Мама и Прим не возражают против нашего общения. Да что говорить: они обожают Пита, каждый раз пытаются усадить его поужинать с нами, а он неизменно под разными «срочными» предлогами убегает.
Когда я спрашиваю его об этом, он отвечает, что поел дома. Но я знаю: Пит просто не хочет брать у тех, у кого и без того еды мало. Зато всякий раз мой тайный благодетель что-то подбрасывает либо через маму, либо через Прим, потому что понимает – я не возьму. В первый раз мы так долго спорили по этому поводу, что успокоить меня он смог только, насильно закрыв рот поцелуем. Видимо, поэтому и решил, что действовать подпольно – более верная тактика.
– Не опускай голову, – растягивая слова, напоминает художник.
Мне нравится смотреть, как он рисует. Его привычная безмятежность куда-то исчезает, и на лице появляется особое выражение – серьезное, отстраненное, будто окружающий мир перестал для него существовать.
Он тщательно прорисовывает каждую черточку моего лица,
