Теперь, когда её первоначальное волнение от встречи с незнакомцами прошло, она чувствовала, как к ней возвращается её привычная смелость, позволяющая ей встретиться с ними взглядом. Однако она не могла позволить, чтобы её поведение посчитали грубостью, ведь это непременно отразится на Кили, поэтому притворилась, что не замечает, хотя ей пришлось чуть ли не прикусить себе щёку, чтобы не рассмеяться, когда один из гномов довольно громко прошептал:
- Как думаешь, она может двигать ушами, как кошка?
Она почувствовала безумное раздражение, когда в самом конце ей пришлось в качестве прощания предложить ему всего лишь холодное ” Доброго дня, Ваше Высочество”, не обменявшись с ним ни единым прикосновением. Обычно даже будучи на дежурстве они чувствовали себя достаточно свободно, чтобы позволить себе более сердечное расставание - подчинённые Кили в башне принимали их отношения и доверяли им обоим в достаточной степени, чтобы они могли не бояться навлечь на себя их осуждение. Но в присутствии всех этих незнакомцев им обоим инстинктивно приходилось держаться настороже.
Глядя как он уходит, Тауриэль ощущала почти физическую боль в груди. Что с ней было не так? Сегодня она даже не планировала увидеться с ним, и это бесстрастное прощание вовсе не лишило её чего-то, на что она надеялась. Неужели любовь к нему ослабила её настолько, что она не могла находиться рядом, не чувствуя острой потребности в нём? Потому что Кили и впрямь был ей нужен, и это желание затрагивало и её тело, и душу.
Она думала, что потерять его тогда на Вороньей высоте было бы жестоко, потому что иначе у них никогда не было бы шанса узнать, могут ли они по-настоящему любить. Но теперь, зная, что она любит его, это казалось ей едва ли не большей жестокостью: если расставание всего на несколько дней причиняло ей такую боль, то потерять его навсегда было бы невообразимо больно. Тауриэль не знала, что полюбив Кили, она станет полностью зависимой от него, иначе она предпочла бы попасть в снежную бурю, но не пошла бы с ним в Эребор. И хвала Валарам, что она этого не знала.
**********
Торин подождал, пока все шесть послов прибудут в Эребор, и только потом показал им Аркенстон. Это была первая демонстрация камня с тех пор, как он получил его после битвы. Первые месяцы сам Торин почти не смотрел на него, он ненавидел вспоминать о том, что когда-то ценил его больше жизней родных, друзей и соседей. И хотя тогда им владело безумие, он всё равно не мог отрицать того, что это произошло именно с ним.
В конце концов Торин решил поместить камень туда, где он станет достоянием всех его подданных, а не только сокровищем, которое принадлежит одному только королю. Из зелёного эреборского мрамора он заказал статую Дурина I и приказал установить её в вестибюле, там, где когда-то должна была стоять золотая скульптура, изображавшая короля Трора. Аркенстон станет первым из семи драгоценных камней, которые будут украшать золотую корону на челе новой статуи. Каждый гном в Эреборе имел право считать Дурина своим предком, поскольку он был патриархом клана Долгобородов, и поэтому Аркенстон принадлежал им всем, как его сыновьям.
После торжественного открытия статуи Торин с удовольствием отметил, что этот жест полностью оправдал все его надежды. Но гораздо более тяжёлое испытание ожидало его на следующий день, когда собрался Совет, и король с советниками принялись рассказывать о том, как был отвоёван Эребор. Многие слышали эту историю частично, но всем не терпелось узнать её целиком, от начала и до конца. И хоть Торину и не хотелось останавливаться на своём безумии, он не мог не упомянуть о решениях, принятых под действием драконьего недуга.
Послы терпеливо слушали, пока Торин, Балин и Даин по очереди рассказывали о походе и последующей битве, а потом в наступившей тишине один из них прямо задал неизбежный вопрос.
- Значит, вы поддались тому же безумию, что овладело вашим дедом, Трором? - это говорил посол Жесткобородов, Яри.
- Это правда, - ответил Дубощит, - Но я преодолел его с помощью родных и друзей, тех самых, что заседают теперь в моём совете и помогают править этой горой.
- Я не сомневаюсь в ваших словах. Я просто хотел прояснить мотивы ваших действий.
- Уверяю вас, если бы мне дали второй шанс, я бы не стал повторять своих ошибок, - спокойно ответил Торин.
Он знал, что как представители других королей и потенциальных союзников, эти послы имели все основания для того, чтобы сомневаться в нём, но всё равно чувствовал себя уязвлённым. Два года назад никто из них не согласился присоединиться к нему или оказать помощь в этом походе, а теперь все они считали себя вправе критиковать его за то, что он делал то единственное, на что был способен в тех обстоятельствах. Если бы они на самом деле хотели, чтобы всё было по другому, им следовало быть рядом, когда он отвоёвывал Эребор.
Очевидно, так думал не он один, потому что глава делегации Камненогов сказал:
- Учитывая, что в его распоряжении была лишь горстка воинов, и некоторые из них ещё не доказаны, король заслуживает от нас доверия, а не осуждения. Разве его успех не говорит сам за себя?
- Так и есть, - согласился Яри, - Род Дурина нас пока не подводил.
Так вот, что стояло за всеми этими протестами: намёк на то, что род Трора проклят, испорчен, слаб - как бы это ни называлось. Во время долгих бездомных скитаний Торин уже слышал подобные шепотки, что разорение и потери, понесённые семьёй Трора, были верным признаком того, что династия подходит к концу, и что трон в скором времени вернётся к младшей ветви королевского рода, и ближайшим в очереди был кузен Торина, Даин.
Торин не верил этим мрачным пророчествам даже сейчас, после того, как столкнулся с ужасающей истиной о болезни, унаследованной им от деда. Он уже доказал, что был сильнее этого, и что ещё более важно, его племянники, которые продолжат его род, никогда не проявляли никаких признаков семейной слабости. Возможно, это было результатом того, что они выросли там, где золото и положение значили намного меньше, чем здесь, в Эреборе, где на него давила тяжесть наследия и славы этих старых залов. И теперь, когда Махал благословил их возвращением, Торин не сомневался, что род Дурина будет
