Хирка провела худшие сутки своей жизни в Эйсвальдре. Взята в плен. Избита до крови. Подверглась нападкам. Ноги её больше там не будет. А от Всевидящего она отвернулась. Есть ли что-нибудь в этом мире, что он может ей посулить? Есть ли кто-нибудь, способный уговорить её последовать за ним на смерть? Он сомневался.
В многоголосье он различил слова Торье.
– Он что, идиот?
– Самый большой из всех, – ответила Хирка. – Во всяком случае, если думает, что сможет сделать это в одиночку!
В том самом месте и в то самое время Ример знал, что находится в опасности. Потому что внезапно вероятность подцепить гниль показалась малой платой за то, чтобы быть рядом с ней.
История Рамойи
Стоял ранний вечер. На улице ветер трепал воронов, как выстиранное бельё, но им всегда удавалось вновь встать на крыло и восстановить контроль, пролетая мимо башен Маннфаллы.
Хирка никак не могла уснуть. Ей мешал не только страх перед кошмарами, но и мысли о том, что им предстояло сделать сегодня ночью. Это было настолько неразумно, что кто угодно не смог бы сомкнуть глаза. Кроме Римера. Он спал. На самом деле она испытала облегчение, потому что уже начала задумываться, нуждаются ли вообще Колкагги в отдыхе.
Им выделили узкую комнату на полатях с двумя койками. Одна была прикреплена к стене над другой, как на корабле. Ример занял нижнюю койку, и Хирка заметила, что звук его дыхания стал тише, когда она выходила из комнаты. Даже во сне он отмечал, как кто-то входит и выходит из помещения.
Она спустилась с полатей и пошла на звук голоса Ветле. Хирка отыскала кухню в восточном крыле дома. Там находилась Рамойя. Она согрела ей чай. Хирка попросила ромашкового или любого, чтобы успокоить нервы, но ничего подобного у наставницы воронов не оказалось.
Они уселись на углу длинного стола. Чёрные волосы Рамойи сверкали в отблесках искр под котелком. Ветле сидел за другим концом стола и рисовал кусочком угля на огрызке бумаги. Хирка смотрела, как он изображает ворона. Она и раньше видела его наброски и всегда поражалась, что он рисует лучше, чем она. Так легко забыть, что они ровесники.
– Что с ним случилось?
Хирка знала, что получит ответ. Она никогда не спрашивала об этом просто потому, что считала, что Ветле всегда был таким, что он уродился таким. Но когда она увидела, как его мать корчилась от боли тем вечером, то задумалась. Рамойя пододвинула чашу с двумя горящими фитилями поближе к Ветле, чтобы у него было больше света для рисования.
– Ты сама видела подобное. Поток вытянул из него жизнь. Ему было два лета.
– Но кто? Кто мог хотеть навредить Ветле?
– Его отец.
Хирка никогда особенно не размышляла над тем, что Ветле – безотцовщина. Это было одной из постоянных величин. Некоторые имлинги в Эльверуа перешёптывались на этот счёт: Силья называла Ветле нагульным ребёнком, а Хирка отвечала, что ничего в этом не понимает. Может быть, его отец умер. Она хотела спросить об этом сейчас, но ей не пришлось.
– Урд… его отец, – прошептала Рамойя.
Хирка вытаращила глаза. Это неправда! Парнишка сидел у очага и беззаботно рисовал. Она не находила в нём никакого сходства с узкими и угловатыми чертами Урда. Ветле был тёплым и радостным ребёнком. Его нос был плоским, как у Рамойи, а не жёстким, как у Урда. Единственное, что в нём было от Урда, – волосы такого же пшеничного цвета, как и у члена Совета.
Рамойя произнесла свои слова, не называя имени сына, как будто ей больно упоминать Ветле и Урда в одном предложении. Хирка знала, что худшее ещё впереди. Это она хорошо понимала. Её рука легла на ладонь Рамойи.
– Он взял тебя силой…
В ответ её глаза заблестели, а взгляд упал на стол.
– Сейчас я бы поступила иначе во многих случаях. Я бы не улыбалась ему так, как улыбалась, когда он… Он хотел заполучить меня, это было очевидно. Я купалась в его внимании, как часто бывает с молодыми.
Рамойя посмотрела на Хирку и улыбнулась, когда осознала, что разговаривает с девушкой, которая ещё не видела своей шестнадцатой зимы.
– Ты не понимаешь других, когда молод, Хирка. Не видишь опасности. Сегодня я, возможно, разглядела бы что-то странное в его глазах. В том, как мы обменивались взглядами. Сегодня я смогла бы распознать, на что он способен. Сегодня я бы могла…
– Остановить его? Предвидеть, что случится?
Рамойя улыбнулась. Она была благодарна Хирке за то, что та понимала её мысли. Но ярость Хирки от этого не уменьшилась. Она до сих пор помнила прикосновения грубых рук к своей груди.
– Ты не можешь этого знать. Никогда нельзя знать наверняка. Этого нельзя разглядеть в другом, Рамойя!
Ветле на миг поднял глаза, но закончить рисунок было важнее, чем слушать скучную женскую болтовню. Рамойя осторожно засмеялась.
– Я будто слышу мать Римера. Я рассказала о случившемся только Гесе. Это произошло в день свадьбы Ярладина, и она пришла в бешенство! Я хотела остановить её, но Геса со всех ног помчалась к Илюме, чтобы обо всём ей доложить. Я помню жемчужины в её ушах. Как они танцевали, когда она поворачивалась. Серое шёлковое платье пронеслось по коридору. Она должна была позаботиться о том, чтобы Урд получил по заслугам. Возможно, это будет стоить Ванфариннам кресла в Совете. Разразится скандал, с которым они не смогут жить, но для Гесы это не имело значения.
Хирка почувствовала боль в груди от того, что должно было последовать за этим. Голос Рамойи стал хриплым.
– Геса пошла к своей матери, и Илюме обо всём узнала. Узнала, что совершил Урд. Она была возмущена и, разумеется, шокирована, это ясно, но…
– Но ничего не произошло, – Хирка хорошо это понимала. Слишком хорошо. Рамойя кивнула.
– Ванфаринн прочно сидел на своём кресле. Илюме считала, что если разразится скандал, то отцу придётся заплатить за проступки сына. А Спрун был хорошим имлингом. Для Совета. Для народа. Спокойствие государств могло быть поставлено под угрозу.
Хирка понимала. Илюме сочла, что Рамойя должна заплатить за сохранение народной веры в Эйсвальдр и Маннфаллу. И в конечном итоге в самого Всевидящего. Сегодня ночью Хирка встретится с Ним. Они с Римером. Может быть, Он их убьёт или изгонит, но они обязаны попытаться. В её глазах Всевидящий должен ответить за многое.
– Что-то произошло тем вечером, Хирка. Илюме не просто отвергла Гесу, я точно знаю. Подруга не просто так захотела уехать отсюда. Уехать от семьи, от Эйсвальдра. Ото всего. Вот уже почти тринадцать лет я размышляю, была ли я единственной причиной её отъезда, ведь они с Илюме поспорили
