– Она сказала нечто странное о Жене.
– Да? И что же?
– Что её никогда не найдут. Я ей объяснила, что полиция уже нашла тело. Может быть, Лайе что-то известно, но сколько я ни расспрашивала, она больше ничего не говорит.
– Что же она может знать?
– Понятия не имею, Довид, – хмуро отвечаю я.
– Попросить маму прийти к вам? Могу привести её прямо сейчас. Мне не нравится, что вы тут совсем одни.
– Не стоит. Мы справимся.
Он скептически приподнимает брови.
– Брось, Довид. Повторяю, мы справимся. Ну, простудилась немножко, с кем не бывает?
– А в дом немножко забрался медведь, обычное дело, правда?
– Ума не приложу, что делать.
– Наверное, мне надо побеседовать с отцом. Вдруг Лайя видела что-нибудь важное?
– Если она мне ничего не сказала, то ему и подавно не скажет.
– Значит, попрошу маму. Ей Лайя может довериться.
– Думаешь?
– Тебя заботит твоя сестра, а меня – ты. Тебе тоже требуется помощь. Ладно, запри дверь на засов и попытайся выяснить, что известно Лайе, договорились? Хотя лучше бы вам обеим перебраться к нам.
– Не уверена. Спасибо, Довид.
– Как же мне всё это не нравится, очень не нравится.
– Понимаю.
– Я скоро вернусь, – говорит он и выбегает из дому.
Мне становится стыдно. Довид не знает, кто я. А я – такой же зверь, как бродит в лесу. Проходит несколько секунд. Кидаюсь к двери, собираясь крикнуть, что передумала, что не надо беспокоить госпожу Майзельс и приводить её сюда. Что я и сама медведица, мне ли бояться медведей? Но горло перехватывает от морозного воздуха.
Оглядываюсь на сестру. Не поможет ли ей горячая ванна? Беру ведро и иду на реку. Мне действительно некого бояться, ведь я – медведица. Если повторять себе это почаще, можно и привыкнуть.
Иду через сад к Днестру. Деревья стоят голые, но ведь рано или поздно они зацветут. Словно наяву вижу набухшие почки и молодые побеги, тянущиеся к солнышку. Потом ветви согнутся под тяжестью налитых яблок и груш, и сад станет прекраснейшим местом на земле. Волшебным.
Думаю о фруктах, которые якобы видела Лайя по пути в город. Разумеется, она их вообразила. Может быть, и насчёт Жени тоже только её фантазии? Прежде лес никогда нас не предавал.
Ополаскиваю руки и наполняю ведро. В проруби мелькает серебристая тень. Не успев сообразить, что делаю, сую руку в ледяную воду и хватаю рыбёшку. Никогда такого не проделывала, однако движение вышло совершенно естественным, будто я рыбачила подобным манером всю жизнь. Вытащив руку из воды, вижу, что рыбка зажата в пяти длинных уродливых когтях. Взвизгиваю, роняю её и припускаю обратно к дому, прижав руку к груди. Подбежав, вижу, что дверь распахнута. Внутри – пустая кровать. Лайя ушла.
48
Лайя
Сестра выходит,прихватив ведро.Вот и прекрасно.Значит,она не сразузаметит мой уход.Сама ж я здесьи словно бы не здесь.Встаю, дверь открываю,покидаю хатуи в лес бегу.А вот и старый дуб.Густые сосны, расступясь,ведут меня к полянеуже знакомой. Их иголкиволнующе покалывают кожу.Там, впереди, я вижу сади фрукты спелые, всев капельках росы.Я чувствую биение в земле,пульсирует древесный сок,им заменяя кровь, питая фрукты,едва не лопающиесяот его избытка. Прижимаюладонь к стволу. Хочу якожей ощутить земноесердце. Прошу я соком вволюнапоить меня. Зелёныйвиноградный усикмоё запястье обвивает.В испугеотдёргиваю рукуи оборачиваюсь.Фёдор!Он ждёт меня! Кидаюськ нему на шею. «Моя сестранаговорила всякихужасных слов. Сказала,убили Женю, но ведь я жевидела её вчера у вас». —«Да, временами сёстрынас предают.Пойдём со мною, птаха». —«Куда?» Он улыбается:«Устроим пир в лесу». —«Пир? Я только рада буду». Фёдорменя целует в лоб.«Ведь ты не хочешьостаток дней здесь провести?Сегодня мы покидаем Дубоссары,и ты уходишь с нами.Ах, что за жизнь нас ждёт!Всегда – в дороге,не связаны ничем, никем…Свобода!» —«Звучит заманчиво».Идём с ним в лес,сворачиваем на поляну.Там – скатерть, на которойуже расставлены подносы золотыес фруктами и кубки, полные вина.«Присаживайся, птаха». —«Всё это мне?» – «Конечно.Весь мир принадлежит тебе».От солнца яркого я жмурюсь,потом вдруг слышу птичийклёкот. Широкое крылона миг затмило небо.Я опускаю взгляд.Исчезла скатерть,есть лишь земля. На ней лежитгнилое яблоко да кружка плесневелая стоит.Вновь обращаюсь к небу,но лебедь улетел,и всё вернулось,став таким, как прежде.Рядом – Фёдор.Целует меня в шею,обнимает,к губам подноситдеревянный кубок.Отпиваюи, как кошка, жмурюсьот удовольствия,как будто оживая.Грех?Грех так грех,мои хмельные губывстречаются с губамиФёдора.Впиваюсьв его я рот,пью, не могу напиться.«Ещё, ещё!» – «Похоже, —он смеётся, —твоё это любимое словцо». —«Лишь потому,что рядом ты, и только».Мой голос – хрипл,а тело как в огне.Тянусь за новым сладким поцелуем.Но Фёдор прижимает палецк моим губам.«Помедли, птаха. Позволь,тебя я покормлю сначала.Будь нынче ты царевною моей».Я, как птенец, приоткрываю рот,а Фёдоркладёт в него кусочек абрикоса.«Он приторно-пьянящий,точь-в-точь как ты».Потёкпо подбородку сок.Его слизнув,дружок меня целует.«Абрикосылюблю всего я больше», —шепчу меж поцелуями ему.Беру ещё кусочек,облизываю пальцы.Фёдор тожемне руки лижеткрасным языком.Приходит очередьвсё новых фруктов.Мои ладонимокры от сока ихи липнут, липнут, липнут…49
Либа
Взбираюсь по лестнице на чердак проверить, не лежит ли Лайя в постели, отбрасываю одеяла. Возвращаюсь на улицу, три раза обегаю хату, даже успеваю метнуться к ручью. Сестры нигде нет. Куда же она подевалась? Меня охватывает смятение. В таком состоянии Лайя не могла ни уйти, ни убежать, ни даже улететь…
Значит, кто-то её увёл?
Хватаю жакетку, стремглав несусь в лес. Вдруг удастся перехватить сестру до того, как станет слишком поздно? И с разбегу натыкаюсь на что-то большое, тёмное. Нет, не на дерево. На человека. Хочу заорать, но мужчина закрывает мне рот ладонью. Кровь стынет у меня в жилах. Ну вот и всё, мелькает мысль. Добегалась.
– Тс-с, не бойся, – говорит он.
Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Узнаю Рувима с базара. Неужели это он похитил Лайю? Может, и Женю тоже он?..
Из-за его спины появляется другой мужчина, постарше. Кряжистый, седобородый, одет, как Рувим. При виде меня старик скалится в улыбке. Что, если горожане правы, обвиняя в случившемся евреев? Мысль приводит в ужас.
– Кто вы? – мычу я.
Голос звучит глухо, зубы уже заостряются, готовые вцепиться в затыкающую рот ладонь.
– Знакомые твоего батюшки, – скрипуче отвечает тот, что постарше. – Я – Альтер, он – Рувим, впрочем, с ним ты, полагаю, уже знакома.
Может, стоит завизжать? Так, чтобы услыхали наши мужчины, дежурящие в лесу? Нет, прежде нужно узнать, не эти ли чужаки забрали Лайю, и если они, то – куда?
– Что вам надо?
Ладонь продолжает затыкать мне рот. Он же хасид! Хасид не должен прикасаться к женщине! Так нельзя, это не по-людски.
– Где он? – спрашивает Рувим. – Я сейчас уберу руку, только, пожалуйста, не кричи.
– Кто?
– Твой отец.
Он отнимает руку. Плюнув в него, говорю:
– Мне стоило бы закричать. Кахал близко. Вас скоро найдут. Что
