– Чем же Фёдор отличается от Довида?
– В каком смысле? – Я хмурюсь.
– Не лукавь. Тяте не понравится ни тот, ни другой. Так в чём же разница?
– В том, что Фёдор – гой, да ещё такой, который обзывает евреев всякими грязными словами. Как он может нравиться?
– Ну, кое в чём он прав. – Она дёргает плечиком.
– Лайя, что ты плетёшь? – Проверяю, нет ли у неё жара. – Ты бредишь? Сама-то соображаешь, что говоришь? Ты же еврейка!
Вспоминаю матушкины слова: «Отец Лайи – лебедь, как и я». Но матушка ведь приняла иудаизм, и Лайю растили как еврейку, это самое важное… Или нет?
– Тяте никто не придётся по душе, – говорит она. – Лучше уж я сама выберу себе мужа.
На миг меня охватывает дикая зависть к ясности её мышления, но я не сдаюсь:
– Не всё так просто.
– Почему?
– Потому, что Довида тятя принять может… есть шанс…
– Мама была гойкой. Она приняла иудаизм.
– Рассчитываешь, что Фёдор ради тебя станет евреем?
– А это очень важно? – Она пожимает плечами.
Вспоминаю плюющего мне в лицо Фёдора и ненависть в глазах Мирона.
– Я люблю тебя, сестричка, и желаю счастья, однако… так не пойдёт. Это не наш путь.
– Может быть, я хочу пойти по иному?
На глаза наворачиваются слёзы. Лайя кладёт голову на подушку, вяло вытягивается на диване.
– Один поцелуй Фёдора – и мне станет лучше.
– Поцелуями болезни не лечат. Нельзя жить одной любовью, привязанностью или как там ещё назвать твою одержимость. Ты словно сказок начиталась.
– Не сказок. Мне мама рассказывала.
– Что? – Я чуть не подпрыгиваю. – Что именно она тебе рассказывала?
– Всякие истории.
– Какие истории?
– Разные. О том, о сём…
– И мама говорила, что болезни лечат поцелуями? Признайся, она рассказывала тебе небылицы.
– Были, небылицы… Неважно. Но это правда.
Трогаю лоб Лайи.
– У тебя опять жар. Отдыхай. А я пока схожу поговорю с твоим ненаглядным Фёдором, намеревающимся кормить лебедицу баснями да поцелуями.
Если любовь приводит к подобному, то лучше уж мне никогда не влюбляться. Может быть, мои чувства к Довиду тоже своего рода горячка, которая рано или поздно пройдёт?
– Я скоро, – целую Лайю в лоб.
– Поцелуй его за меня.
– Этого ещё не хватало!
– Ну и ладно. Не надо. Он мой.
Вздохнув, иду в кухню, чтобы выйти на улицу.
– Ты куда? – спрашивает Довид.
– Туда.
– Я с тобой.
– Нет-нет, мне… мне нужно купить на базаре кое-какие лечебные травы для Лайи.
– У нас на чердаке – куча трав. Есть и ромашка, и чабрец, и мята. Пойдём покажу.
Довид тянет меня за руку. Глаза у него озорные, а ладонь горячая. Однако я должна повидаться с Фёдором, а не лазить с Довидом по чердакам.
– Я только туда и назад. Мне требуется редкая травка, у вас такой точно нет.
– Давай всё же поднимемся и проверим, – искушает он с лукавой улыбкой.
Зажмуриваюсь и мотаю головой.
– Не могу.
– Ну, Либа…
– Прямо у тебя дома? Когда вся твоя семья в сборе?
– На чердаке темно и пусто…
– Как у тебя в голове. Мне пора.
С этими словами выхожу из дома и закрываю за собой дверь.
Фёдор обнаруживается на задах трактира. Мы идём в узкий проулок. Мой спутник воровато оглядывается и прислушивается к чему-то, склонив голову.
– Что? – спрашиваю.
– Ничего, – шёпотом отвечает он. – Не хочу, чтобы нас подслушали. Проверяю, не ошивается ли кто поблизости.
– И как?
– Похоже, мы одни. Сейчас, по крайней мере.
– Ты кого-то ждёшь?
– И у стен есть уши.
– Мама тоже так говорит.
– Мудрая женщина.
Меня уже утомил разговор. И что Лайя нашла в этом Фёдоре?
– Ты сам попросил о встрече. Может, уже объяснишь, как ей помочь? Если тебе нечего сказать, то я пойду. У меня найдутся дела и поважнее.
– Мне одному под силу её излечить.
Слова звучат вполне искренне, я решаю погодить. Впрочем, и верить ему не спешу.
– Лайя то же твердит. И как ты собираешься её лечить? Травами? Целебными отварами?
– Я вовсе не шучу, – качает он головой. – Я и есть лекарство.
– Наверное, потому, что сам – причина болезни? – спрашиваю скептически.
– Более или менее.
– Что ты с ней сделал?
– Сложно объяснить.
– С любовью всегда так. И всё же попытайся, – не отступаюсь я.
– Не получится.
– Тогда я пожалуюсь на тебя властям.
– Они не найдут ничего предосудительного, – усмехается Фёдор. – Да и мне поверят скорее, чем тебе.
– С чего вдруг? А как насчёт Жени? Это ведь ваша работа, я знаю.
– Не знаешь, а подозреваешь. Улик у тебя нет. – Он вскидывает голову и хитро улыбается.
– То есть я права?
– В чём?
– В том, что вы в этом замешаны? Вы её похитили или того хуже…
– Ты хочешь, чтобы твоя сестра выздоровела, или нет? – Фёдор, похоже, тоже начал терять терпение.
Тяжело вздыхаю.
– Откуда мне знать, что из-за тебя ей ещё хуже не станет?
– Придётся довериться – В его зелёных глазах дрожат злобные огоньки.
– Не верю ни единому твоему слову.
– Значит – рискни.
– Один вопрос, – упираю руки в бока и шагаю к нему. – Ты любишь Лайю?
Фёдор белеет как полотно.
– Ну, же! Вопрос несложный. Да или нет?
– Твоя сестра мне очень дорога.
– Это не похоже на «да». Готова спорить на что угодно, тебе дороги все девушки. Ровно до той минуты, как ты подло не погубишь очередную душу. Ты знаешь, что наши родители никогда не согласятся на ваш брак? Если Лайя спутается с тобой, её ждёт шива[53], родители от неё отрекутся. Это разобьёт им сердце, но таковы наши обычаи. Мы будем скорбеть о ней до конца дней своих. Я уже видела подобное горе и уверяю тебя, ничего хорошего в этом нет.
– Всё не совсем… Лайя, она…
– Лайя нежная и доверчивая. Не тебе чета.
– Именно что мне. – В голосе Фёдора звучит металл.
– Тогда скажи, что любишь её. Если ты собираешься увести сестру из семьи, то обязан понимать, чем это кончится. А кончится изгнанием. Назад ей пути не будет. Лайя для нас умрёт. – От этих слов зубы у меня начинают ныть.
Фёдор чертыхается.
– Что за мякина у вас в головах, евреи?
– Не смей так со мной разговаривать.
– Лайя не похожа на тебя. Она и выглядит, и ведёт себя иначе. – Он принюхивается. – Ты совсем, совсем другая.
Отшатываюсь. Откуда он узнал? Кто ему рассказал?
– Я люблю твою сестру, – произносит он, словно самому себе. – Даже не ожидал. Ты права, мы с братьями не прочь позабавиться. Всё время в дороге, новые города, новые красотки. Куда бы мы ни пришли, с нами – радость. Мы даём людям то, чего они жаждут: изысканные фрукты и правду о гнили, что завелась в их душах. To, что я чувствую к Лайе, я не чувствовал прежде ни к кому на свете. Если родные её не любят, если готовы отречься от дочери и сестры, тогда мне ясно, что делать. Только подлые и презренные люди так поступают.
Я отшатываюсь. Фёдор верит в то, что говорит, но он не понимает, что такое быть евреем. Что значит защищать друг друга и обеспечивать преемственность, вступая в браки только с единоверцами.
