Мужчина поднимает голову и целует отцовские пальцы.
– Янкель! – удивлённо повторяет тятя, и они обнимаются. – Какими судьбами? Откуда ты…
– Да, реб, узнать, где ты живёшь, было очень непросто, уж поверь мне.
Матушка делает шаг ему навстречу и склоняет голову:
– Выпьете с устатку? У меня и бабка как раз подоспела.
– Адель, моя жена, – представляет её тятя.
К моему немалому удивлению, гость произносит, взглянув на матушку:
– Помню.
На нём длинная накидка из мохнатого, похожего на медвежью шкуру сукна, атласный сюртук, белые чулки и громоздкие чёрные ботинки.
– Прошу, садитесь, – матушка жестом приглашает мужчин, а сама скрывается в кухне.
Слышу, как она наполняет чайник и ставит его на огонь. Гость присаживается к столу и пристально смотрит на тятю.
– Рад видеть тебя, Берман.
Тятя фыркает.
– Что привело тебя ко мне, брат мой?
Это – тятин брат? Вот так новости!
– Азох’н’вэй! Горе-то какое, Берман! – вдруг принимается голосить гость, раскачиваясь взад-вперёд. – Азох’н’вэй, ребе занедужил, долго не протянет.
Лицо тяти вытягивается, он бледнеет, словно видит призрака.
– Вот, угощайтесь, – матушка наливает мужчинам по рюмке шнапса.
Гость – неужели он мой дядя? – делает большой глоток, вздрагивает и продолжает:
– Вернись домой, Берман. Ты нужен ребе… ты нужен нам всем. Прошу, вернись, пока не поздно. – Он отпивает ещё глоток, потом тянется к чашке чая.
– Я должен посоветоваться с женой, – качает головой тятя.
– Нет времени, – умоляюще говорит Янкель. – Может быть, мы уже опоздали.
– Тогда что тебя здесь держит? Уходи! – рычит тятя, со стуком ставя рюмку на стол.
– Берман… – матушка успокаивающе кладёт руки на плечи отца.
– Я сказал им, что никогда не вернусь, Адель. Тебе это прекрасно известно.
– Но нельзя же выгонять Янкеля на мороз.
– Переночуешь у нас? – неприязненно спрашивает тятя.
– Нет, – гость встаёт. – Ты прав. Мне лучше немедля отправиться в обратный путь. Я передал тебе весть. – Он пожимает плечами. – Остальное – на твоей совести.
– Убирайся из моего дома! – кричит тятя.
– Берман! – одёргивает его матушка.
Лайя заворочалась в своей постели.
– Эс тут мир банг, брат, мне очень жаль. Я подумаю, обещаю тебе.
Янкель поворачивается и идёт к двери.
– Янкель! Прости, я вспылил. Останься, переночуй у нас, двери моего дома всегда открыты для тебя.
– Ничего, всё в порядке, Берман. Мне действительно лучше идти.
– Я соберу вам поесть в дорогу, – предлагает матушка. – Молока горячего бутылку заверну. Козьего.
Янкель мнётся, потом кивает. Матушка возвращается на кухню, в комнате повисает неловкое молчание. Братья смотрят куда угодно, только не друг на друга. Наконец появляется мама.
– Аби гезунт, будьте здоровы. – Вручает корзинку гостю и тихонько добавляет: – Я с ним поговорю. Не беспокойтесь, он придёт.
Мужчина исчезает за дверью, словно его и не было никогда.
– Зачем ты ему пообещала? – бурчит тятя, пока матушка запирает дверь.
Она садится к столу и берёт тятю за руку.
– Уймись, Берман. Сам ведь понимаешь, выхода у тебя нет. Придётся вернуться в Купель. Ты обязан воздать дань уважения отцу.
– Когда нет выхода, это тоже выход, – ворчит он. – Они-то тебя никогда не уважали. Ни тебя, ни мой выбор.
– Может быть, он хочет загладить вину…
– Мы с ним не разговаривали больше двенадцати лет. Они нас с тобой изгнали! Я поклялся, что никогда не вернусь. А теперь, ишь, зовут! Меня одного, заметь, не тебя. Не поеду.
– Янкель ничего такого не говорил, – матушка вздыхает. – Ты знаешь, что я чувствую к твоим родичам, но… Если твой отец отправится в ойлам, – не приведи, Господи! Хас вешалом! – ты ж себя поедом съешь, что с ним не простился.
– Они меня потом не отпустят. Я – следующий в роду, ты это знаешь. Если они тебя не принимают, я от них отказываюсь. Почему я должен бросить жену и дочерей ради отца, который не одобрял моей жизни?
Мамины тонкие длинные пальцы сжимают широкую тятину руку до того крепко, что белеют костяшки.
– Дела там, похоже, совсем плохи, иначе Янкель бы не пришёл. Думаю, тебе надо отправляться немедленно, нынешней же ночью. – Она заглядывает ему в глаза. – Я тебе верю, Берман. Я знаю, что ты нас не покинешь.
– Адель, тут вопрос не в доверии, – печально возражает тятя. – Вот ты бы сама вернулась к своим?
– Никогда! – мотает головой мама.
– И в чём же разница?
– В том, что ребе на смертном одре! Неужто не понятно?
– А если бы при смерти был Дмитро?
Дмитро? Это ещё кто? О чём они там толкуют? Родители начинают казаться мне какими-то чужими, но их разговор – смутно знаком, словно я слышала подобный во сне.
– Это не одно и то же, сам знаешь. Я устала от нашей жизни, – говорит матушка. – От этой хибары на опушке леса, от местных фарисеев, шипящих нам в спины. Мы с тобой в тупике, на краю пропасти. Что, если тебе подарили надежду на спасение? Возможность вернуть утраченное?
– Почему бы нам, в таком случае, не вернуться к твоим, м-м? Помириться.
– Нет, нельзя.
– Так в чём же разница? – повышает голос тятя.
Матушка плачет. Он встаёт и обнимает её.
– Ты сама выбрала такую жизнь. Выбрала меня. А теперь, значит, жалеешь?
– Нет! – мама поднимает взгляд. – Но вдруг у тебя получится? И нас сохранить, и с родными помириться? Они протянули тебе руку, чего мои нипочём не сделают.
– Адель, – тятя со вздохом обнимает матушку покрепче, – я согласен, но только с условием, что ты поедешь со мной.
– А как же девочки? Как они тут одни? – мамин голос срывается на крик, и Лайя вновь беспокойно ворочается.
– Если отец наконец-то признает тебя моей законной женой, – хрипло произносит тятя, – признает перед всей общиной, тогда мы съездим за ними и все вместе вернёмся в Купель. Но пока не узнаю, что решил отец, не собираюсь выставлять дочерей на позор. Сначала он должен принять тебя. Таково моё условие.
– Мы не можем оставить девочек одних!
– О них позаботится кехилла. А кроме того, у нас же нет разрешения покидать местечко. Я не хочу подвергать дочерей смертельной опасности, – тятя трёт лоб. – В Дубоссарах им будет спокойней.
– Ты точно спятил! Неужели не разумеешь, несчастный мишуге[8], что они станут лёгкой добычей для первого же мерзавца?
– Либа справится. Она сильнее, чем ты думаешь.
– Может, всё-таки рассказать им?..
Рассказать? О чём она, интересно знать?
– Нет! Мы же договорились! Дождёмся их помолвок. Не стоит загодя смущать им душу. Люди здесь живут достойные, настоящие менчес[9], они присмотрят за нашими девочками.
– Нехорошо это, оставлять детей одних, – упорствует матушка.
– Либа будет на хозяйстве. Ей ведь почти восемнадцать.
– Кстати, ещё один довод. Какое будущее ждёт её здесь? Сам вечно твердишь, что во всём местечке никто не захочет жениться на наших дочках, а тут такой случай. Либе пора замуж, Берман, засиделась она в девках.
– Когда придёт время, я найду им хороших мужей. Не рви себе сердце.
– И когда же оно, по-твоему, придёт? Сколько
