Смотрю на спящую Лайю. Её ночная сорочка сбилась, я замечаю царапины на спине, там, где могли бы быть крылья. И до меня начинает кое-что доходить. Сама я – крупная, ширококостная, а моя сестра – гибкая и лёгкая. Мы обе любим рыбу, но я не прочь полакомиться и мясом. Нам нравится Днестр, только я предпочитаю укромные заводи, она же – залитые солнцем просторы. Мои волосы жёсткие и тёмные, её – светлые, почти белые, точь-в-точь как у мамы. Внезапно вся наша жизнь обретает смысл и одновременно полностью его утрачивает.
О Кодрах и его таинственных обитателях всегда ходили всякие мрачные легенды.
Теперь-то я знаю, о ком их рассказывают.
8
Лайя
Утром проснувшись,я обнаружила:всё изменилось.Вот только – что?Рядом спит Либа,веки опухли.Матушки нет нигде,тятя храпит.«Что же не так со мной? —крикнуть хочу я. —Небо, ответь!»В лес ухожу.Сучок обвяжуниточкой пряжи,ленточкой белой.Здесь я оставлюкусочек коры,там – лист золотой.Лесу дарю их,всё повторяя:«Ты – мой, ты – мой,ну, а теперьсекрет мне раскрой,листик зелёный.Где моя матушка?Плачет сестрица моя отчего?»Лес же молчит.Кажется, чтопересекла яграницу незримую.На камнях замшелых делаю отметки,чтобы отыскать по ним путь в родимый дом.Гибкие тростинки окаймляют берег,мне кивают, манят, пух их – словно перья.В полумраке пух этот кажется знаком.Вот он и ответ?Словно отыскала остров среди шторма.Где ты, моя мама?Вижу, лебедь белыйплавает по волнам.Слышу птичьи крики,ветра свист, а лебедьтянет свою песню,просит отозваться.Айе, айе, айе!Вот бы спеть мне с ними,но не понимаюя их языка.Это и не папинидиш-мамалошен[12],и не украинскийматушки родимой.Странный, чудный говор,словно неземной.Безымянные созданьятам мелькаютмеж стволами,птичьи крики,шум и трели,свет и шорохи листвы.Колокольцев перезвонвдруг разносится.Быть может —это дети на коньках?Шалуны скользят по льду,с бубенцами на сапожках?Нет, не бубенцы,ошиблась.Динь-динь-дон.Но что же этольдисто так звенит,тревожно?Вдоль по извивам днестровских притоковследую тихо я тенью бесплотной.Где-то к реке прилепились деревни,люди беседуют в комнатах тёплых.Думают, верно, никто их не слышит.Я словно призрак незримый, и только.Парубков вижу на санках, торговокрыбой и слушаю их болтовню.Юные парочки прячутся в чаще,в глушь очерета скатившись с горы,все беззаботны, бездумны, беспечны.Там – под кустами целуются жарко,вьётся парок над губами их лёгкий.Мне бы свободы их, ну, хоть глоточек,Мне бы скатиться с горки на санках.Где же ты, где же, жуть небывалая?Где же ты чудо, яркое, чудное?Прячешься ли за лесами дремучими?За лесами,за горами,за широкими доламиместо,сказка,человек?Где же моя настоящая жизнь,и тот,кто меня найдёт?Кто в мир поглядит моими глазами,кто сердце моё поймёт,разделит то, что я понимаю?Что втайне знала всегда?И всё обернётся тогда иначе.Что станет со мной тогда?9
Либа
На следующий день мы с матушкой идём стирать бельё на ручей, что позади дома. Лайя, как всегда, где-то бродит. Матушка опять её отпустила. Я же вынуждена заниматься хозяйством.
Мы кладём бельё в ледяную воду и принимаемся бить вальками. Живот мешает мне наклоняться. Пытаюсь его втянуть. Ничего не получается. Ненавижу собственное тело. По-моему, я сама – будто валун у реки. Мама сгибается и разгибается над водой, словно гибкая тростинка. Лайя пошла в неё. Обе они тонкие, хрупкие, невесомые. Почему я раньше этого не замечала? Не понимаю.
Матушка сегодня рассеянна, постоянно оглядывается, точно ждёт чего-то.
Ума не приложу, как поговорить с ней о том, что видела прошлой ночью. Я до сих пор надеюсь, что это был дурной сон, но в глубине души знаю: мне открылась правда, о которой я давно исподволь догадывалась. Скажем, я всегда легко находила верные лесные тропки, просто взглянув на землю и деревья или учуяв запах. Всё вдруг встало на свои места и вместе с тем – ещё больше запуталось. Хотя куда уж больше?
– Мама, ты чего? – спрашиваю я.
– Да вот, смотрю, нет ли кого поблизости.
– Никого там нет.
– В лесу никогда нельзя быть уверенной, крохiтка. Пододвинься-ка поближе.
Подбираю юбки и подсаживаюсь к ней. Матушка сидит на корточках, у меня так не получается. Пыхчу, пытаясь устроиться поудобнее.
Она шепчет мне в самое ухо:
– Прежде чем мы с тятей отправимся в Купель, я кое-что тебе расскажу. Всё равно однажды вы с сестрой должны были обо всём узнать. Прошлой ночью ты увидела нечто странное, да? То, чего тебе видеть не следовало. – Она прикрывает глаза. – Лайя – не дочь твоего тяти, её отец – лебедь, такой же, как я.
– Что-что? – Земля уходит у меня из-под ног, к горлу подступает колючий комок, похожий на клок шерсти, дыхание перехватывает.
– Не будем терять время, – матушка берёт моё лицо в ладони, её серые глаза глядят на меня в упор. – Ты же видела меня в обличии лебедя. Да, я из лебединой семьи.
Пытаюсь вывернуться из маминых рук. Увидеть превращение тайком – одно, а услышать из её собственных уст – совсем другое. Не уверена, что мне этого хочется.
– Либушка, будь ласка, – матушка берёт меня за руки, – прошу тебя, у нас нет времени.
Ёжусь, словно от порыва ледяного ветра.
– Из меня вышла плохая лебедица. Когда стая отправлялась зимовать в тёплые края, мои глаза не могли оторваться от лесных тропок. Возвращаясь обратно, я вновь принималась любоваться вершинами холмов. Иногда чувствуешь, что живёшь не своей жизнью, но нет сил сбежать. Лето мы проводили в Онишковцах, иногда летали на Днестр. Я часто отбивалась от стаи и однажды повстречала твоего отца. Услышала шум за деревьями и заметила ворочающуюся груду бурого меха. Оказалось, в яме сидел медведь. Зверь меня очаровал. Огромный, сильный, от него пахло лесом и землёй. Вскоре я увидела человека, который повёл этого медведя на цепи. Они пришли на поляну, где было устроено что-то вроде праздника для местного барина. Люди начали хлопать в ладоши и петь: «Гоп, козак! Да-да, да-да, да-да! Гоп, козак, шибче-шибче-шибче!» Человек и медведь принялись танцевать, кто кого перетанцует. Человеку полагалось спасение от долговой ямы, медведю – от самой настоящей. Твой тата – а медведем был именно он – победил, но, вместо того чтобы его отпустить, люди столкнули зверя обратно в яму. Я поняла, что не могу остаться в стороне. Нельзя так обращаться с живым существом, нельзя мучить зверей. Тогда я ещё не знала, что он – человек. Дождавшись ночи, я слетела в яму. Медведь оскалился и махнул когтистой лапой. Я успела только подумать: «Ну, вот мне и конец, угодила на обед медведю». Однако когда я схватила клювом цепь и осторожно развернула свои крылья, он успокоился. Взлетев, я вытащила его из ямы, а потом принялась клювом долбить замок. Лебеди, крохiтка, гораздо сильнее, чем тебе представляется, не забывай об этом. Увидев в глазах медведя слёзы, я сообразила: он не
