– Лебедей? – рычит Альтер. – Рувим истекает кровью, а она решила покурлыкать с шипунами, из-за которых и пошло всё прахом?
– Ничего подобного! Ведь это лебедь помог вам найти моих тятю с мамой. Они не простые птицы. Моя сестра тоже лебедица, и ей нужна помощь родичей. Лайе плохо.
– Что с ней? – спрашивает тятя. – Она заболела?
– Так сразу не объяснишь… – отвечаю.
– В любом случае её семья – мы, – ворчит он.
– Но сейчас ей нужнее лебеди. Вас не было слишком долго, и здесь столько всего произошло!
– Тебе, смотрю, тоже досталось, Либа. Альтиш, ох, Альтиш, когда мы пришли в Купель… – Он качает головой. – Всё кончено, Альтиш, никого не осталось. Всё стало золой и пеплом. – Отец всхлипывает и прикусывает большой палец. – Выжили только вы с Рувимом.
Альтер, белый как мел, сидит на полу. Мне чудится, что дом окружили призраки из Купели, наполнив его своими воспоминаниями. Души сожжённых евреев, дымом поднявшиеся к небу.
Альтер встаёт и обнимает тятю. Оба плачут. Никогда прежде я не видела тятиных слёз. Он не плакал даже на похоронах. Внутри всё сжимается, словно меня ударили под дых. Не зная, что предпринять, иду на кухню и завариваю чай.
Неужели Дубоссары ждёт та же судьба и все мы нынешней ночью станем золой и прахом? Вновь наполняю чайник и ставлю на огонь. Прихватив ковшик с отваром и чистые тряпицы, возвращаюсь к Рувиму, смачиваю ему губы.
– Попробуй попить, хоть несколько капель, – приговариваю.
Намочив вторую тряпицу, прикладываю к ране. Рувим морщится от боли, по его телу пробегает судорога.
– Прости, Рувим, прости меня.
Он приподнимает веки. В голове бьётся одна-единственная мысль: «Не желаю, чтобы он умер!» Не знаю, как ещё сладится у нас с Довидом, но мне не хочется потерять Рувима. Он, Альтер и мой тятя – всё, что осталось от Купели, от отцовского рода. Мы – последние из Берре Хасидим.
В дверь стучат.
– Доктор пришёл! – кричу.
– Я спешил как мог, – в дом входит запыхавшийся доктор Полниковский с дочерью.
За ними – Довид. При виде него Альтер коротко кивает, Довид отвечает тем же и говорит, вопросительно глядя на бородача:
– Мне надо уходить, мужчины готовятся дать отпор погромщикам.
– Иди, – отвечает Альтер. – Хас ве-шалом, не дай Бог, случится то же, что в Купели. – Дыхание у него перехватывает, он умолкает.
Довид смотрит на меня. Чувствую – хочет что-то мне сказать, но он молча разворачивается и покидает дом.
– Я вскипятила воду, – говорю доктору. – И сделала отвар из шалфея, бессмертника и калины.
– Хорошо. Теперь все покиньте комнату. Я буду работать, а моя дочь мне ассистировать.
– Если что-нибудь понадобится, мы – рядом, – предупреждаю его.
Выходим на крыльцо и слышим хлопанье крыльев. На крышу опускается дюжина лебедей, за ними летят ещё и ещё. Сотня, не меньше! Лебединые крылья затмевают небо. Бросаемся к реке и видим идущих по берегу вооружённых людей с факелами. Человек пятьдесят. Они тоже потрясённо смотрят в небо.
На опушку выходят дубоссарские евреи в звериных шкурах. Вспоминаю матушкину историю о святой Анне-Лебедице. На миг мне кажется, что невозможное – возможно. Не успеваю глазом моргнуть, как люди начинают меняться: Иссер, сын башмачника, превращается в лиса, Хешке-Бондарь – в волка, реб Мотке-Молчун – в зубра, Шмулик-Нож становится филином, Пинхас Галонитцер – лосем, а Довид, мой Довид – медведем!
Сердце мучительно сжимается и… Наваждение спадает.
Передо мною – люди, просто люди. Мне же на мгновение открылось то, что скрывается в их душах. Я знаю и знаю, что они тоже это знают: мы выживем. Выживем потому, что быть евреем – значит сражаться за то, что тебе дорого.
Лебеди спускаются и окружают озверевшую толпу морем белых крыльев. Факелы летят на лёд. Вопя от страха и ужаса, погромщики поворачивают назад.
88
Лайя
Как много лебедей!Не сон ли это!Они – повсюду.Их крыльязатмевают небо.Ещё летят! Ещё! Великолепно!Я слышу голос матушки, онас укором спрашивает,отчегоони не прилетели раньше,оставили меня одну на произвол судьбы.«Нет! – говорю гортанно. —Они мне помогали, и не раз».Все смотрят на меня.Хочу взмахнуть рукой,но нету рук, есть только крылья.И голос мой – не мой,чужой и странный.Однако лебеди, похоже, всё понимают.«Когда я в плен попала,то лебедь спас меняи в дом родной отнёс».Но мама недовольна:«Почему женикто из васне прилетел сегодня,когда она впервые обратилась?А может, Лайя,то был не первый раз?» —«Не первый». —«Ох, дочка, сколько же всегослучилось,пока мы с тятейездили в Купель».Вперёд Дмитро выходит:«Она с медведями сидела в хате.Адель, мы не могли туда попасть». —«Иначе говоря, – ярится мама, —оставили родню свою в беде?» —«Я не спускал глаз с Лайи».Олесь! Он тоже тут!«За годом год, и днём и ночьюбыл рядом я. Адель, не бойтесь,ей ничто не угрожало. Поверьте,я не забыл свой долг». —«Неужто? И когда жеты собирался ей показаться?» —«А ты, Адель, войны хотела?Хотела, чтоб медведи с лебедямив бою схлестнулись?» —сурово говорит Дмитро.«Так мои дочери – разменные монетыв твоей игре?» – У мамы голосостёр как нож.«Хватит вам! Довольно! —кричу я трубно. —Объясните лучше,как мне обратночеловеком стать?»Все смотрят на меня.«Я ведь ещё не знаю,как обратитьсявновь девушкой…»89
Либа
Стоим на берегу, наблюдая за убегающей толпой. Наши мужчины ликуют. Оглядываюсь на отца, но его лицо по-прежнему в слезах.
– Рано радоваться, – шепчет он. – Они вернутся.
– Но, тятя! Ведь Дубоссары спасены! – Я сжимаю его ладонь.
– На короткое время, зискэлех, – вздыхает он. – На очень короткое время.
Возвращаемся к дому.
– А ты знаешь, что Ховлины ушли? – спрашивает меня Альтер.
– Совсем?
– Вроде бы. Когда ты убежала, мы с Рувимом ринулись на поляну, чтобы разорвать их в клочки, однако там уже было пусто. Избушки пропали.
Недоверчиво качаю головой.
– Засохшее дерево плода не принесёт, – говорит Альтер. – Да, они вернутся. Это ещё не конец. Мы их не уничтожили, а только ослабили на время. Они переберутся в следующую деревню. Отныне бессарабским евреям не будет покоя.
– Нигде больше нам не будет покоя, – произносит тятя.
– Я собирался пойти по их следу, но Рувим и слушать не захотел, отправился за тобой, Либа.
– О чём это вы? – спрашивает тятя.
– Долгая история, – отвечаю.
– Очень долгая, – соглашается Альтер.
Уже подходя к дому, замечаю вышедшего из леса Довида. Нам с тятей надо многое поведать друг другу, но у меня есть более неотложное дело.
– Позвольте мне поговорить с Довидом наедине, – прошу тятю и Альтера.
Последний бросает на меня выразительный взгляд: мол, о чём можно разговаривать с убийцей? Я не обращаю на него внимания.
Мне есть что сказать Довиду.
Догоняю его.
– Довид, мы можем поговорить?
– Прямо сейчас? Не уверен, Либа. Понимаешь, я думал, ты в беде.
– Понимаю. Прости.
– За что?
– За то, что сразу не призналась. Я боялась сказать тебе правду. Если бы ты всё знал, то, вероятно… не выстрелил бы.
– Но я выстрелил. Убил человека. – Глаза у него испуганные, отчаянные.
– Ещё неизвестно, Довид. – Я слабо улыбаюсь. – Да и нет ни в чём твоей вины. Если уж начистоту, ты
