– Знаешь разницу между торчком и широй? – спросил Лео, когда они свернули за угол, направляясь в «Харбор-хаус». – Шира украдет твое дерьмо и смоется, а торчок сперва украдет, а потом будет помогать тебе его искать. – Он гортанно засмеялся собственной шутке, но тут же зашелся кашлем курильщика. – Кстати, метамфетаминщицы могут трахаться как кролики – часами.
Кьель не ответил.
– А что у тебя за имечко такое – Келл Хольгерсен? Скандинавское, северное или что?
– Меня зовут Кьель.
– Я так и сказал.
– Нет, ты сказал «Келл», а правильно «Кьель». Большинство англоязычных не могут этого выговорить и произносят «Шьелл».
– Ну. А имя-то откуда?
– Семья моего отца родом из Норвегии.
– А, вот почему ты так потешно выражаешься?
Кьель нехотя улыбнулся, поглядывая на дверные ниши. Он старался разглядеть лица притулившихся там бездомных, которых в Виктории толпы. В глубине души он не переставал надеяться, что однажды из-под такого навеса или откуда-нибудь из картонной коробки на него взглянут глаза отца. Поэтому-то Кьель и стал полицейским и работал в отделе по борьбе с наркотиками на севере провинции, в том числе под прикрытием. Ему нравилось работать на улицах, заниматься реальным делом, а иногда и поболтать. Не стань он копом, закончил бы, наверное, как папаша. Полицейский значок удержал его на нужной стороне. А может, и нет.
– Я родом из Белла Кулы, у границы с Аляской. Там много веков назад осели норвежские рыбаки. Но когда рыболовство загнулось, деревня превратилась в изолированную и почти нищенскую общину.
– И ты приехал в солнечную Викторию делать карьеру полицейского?
– Ага, в солнечную! – Хольгерсен вытер мокрый от дождя лоб.
– Ну в теплую. Бездомные сюда лезут как мухи – Викторию называют канадским Сан-Диего. Я слышал, ты работал в Верхней Канаде?
– Ты задаешь много вопросов, Лео.
– Потому что я великий детектив, – ухмыльнулся Лео.
– А чего до сержанта не дорос, несмотря на возраст и заслуги?
Лицо старого детектива потемнело.
– А что? – пожал плечами Кьель. – Спросить нельзя?
Они подошли к «Харбор-хаусу», и Кьель забарабанил кулаком в дверь. На третьем ударе створку приоткрыл смуглый человек с бородкой, в мешковатых коричневых вельветовых штанах. Не убирая руку с двери, он рассматривал пришедших мягкими, жидко блестевшими черными глазами.
– Пастор Маркус Джилани? – уточнил Кьель.
– А вы кто?
Детективы показали свои значки.
– Кьель Хольгерсен и Харви Лео, столичная полиция. Можно задать вам несколько вопросов?
– О чем?
– Вы эту девушку знаете? – Кьель кивнул на Лео, который выставил под самый нос смуглого флаер с фотографией Хокинг.
Джилани уставился на снимок. Кьель заметил, как его глаза сузились, а на виске запульсировала жилка.
По-прежнему придерживая дверь, Джилани сказал:
– Подростки, которые к нам приходят, не хотят, чтобы их нашли. Они могут здесь переночевать, поесть горячего. Для них очень важен вопрос доверия. Системе они давно не доверяют, но здесь они в безопасности, потому что мы не даем информации.
– Значит, знаете? – подытожил Кьель.
На щеках смуглого задвигались желваки.
Кьель поскреб мокрую голову.
– Тут такое дело, пастор Джилани – вы, кстати, настоящий пастор?
Тот промолчал.
Кьель кивнул.
– Дело в том, что ваши детки, может, и не хотят, чтобы их находили, но Фейф Хокинг уже нашлась. Мертвая. И мы вот хотим узнать, как это ее угораздило помереть.
Джилани явственно побледнел, несмотря на смуглоту, и его глаза забегали.
– А что с ней случилось?
– Стало быть, вы ее знаете? – допытывался Кьель.
– Она здесь не появлялась года три. – Джилани с опаской взглянул на Лео, не опускавшего обвисший мокрый флаер ни на дюйм.
– Можно нам войти, пастор? – попросил Кьель. – А то на улице дождь, у меня вода уже по шее стекает.
Джилани нехотя открыл дверь шире, впустил детективов и сразу запер ее на замок.
– Сюда проходите. Подростков мы пускаем не раньше шести вечера, когда открывается волонтерская кухня и готов бесплатный суп. Еды, благодаря благотворителям и волонтерам, много, но вот кроватей на всех не хватает, поэтому пока ребята едят, мы устраиваем ежевечернюю лотерею, и тех, кому не повезло, вынуждены выставлять на холод.
Он привел их в столовую с кухней. По случаю Рождества стены были увешаны бумажными цепочками – Кьель клеил такие в детском саду. Елка, увешанная всякой всячиной, светилась в углу у пустого камина, а баннер над разделочным столом безмолвно кричал:
«КАЮЩИЕСЯ ПОЛУЧАТ ПРОЩЕНИЕ
ГОСПОДЬ ЛЮБИТ ВСЕХ СВОИХ ДЕТЕЙ»
Подборка религиозных памфлетов лежала веером на полке рядом со свежими газетами. Лео не мешал Кьелю вести беседу, а сам расхаживал по комнате, сунув руки в карманы, и читал религиозные слоганы на стенах.
– Так что случилось с Фейф? – снова спросил пастор, и Кьель уловил, как глаза Джилани метнулись на стопку газет.
– А вы не читали утренних новостей, пастор?
Джилани сглотнул, будто ему стало дурно.
– Но это же не ее нашли в канале?
– Ее, ее. Обнаженную и завернутую в пленку. На лобке и в нижней части живота вычурная татуировка – голова Медузы горгоны со змеями вместо волос. – Кьель показал руками возле своей ширинки.
Пастор потянулся за стулом, и Кьель догадался, что тот либо видел татуировку Хокинг, либо слышал о ней.
Лео вытащил из религиозной кучки памфлет.
– А какой конфессии ваше заведение? – поглядел он на пастора.
– Мы экуменическая христианская волонтерская организация. Помимо миски горячего супа и иногда ночлега, мы предлагаем заблудшим дорогу к Богу. Некоторые выбрали этот путь и очистились, бросили бродяжничать.
– А к какой церкви относитесь вы? – Лео сделал паузу, глядя на Джилани прозрачными голубыми глазами. Взгляд был стальной, внушавший робость. – Пастор!
Джилани кашлянул.
– Я хожу молиться в Фэрфилдскую объединенную церковь. Моя супруга тоже.
– Молиться? Не проповедовать
