Полчаса спустя на веранду дома слева выходит облаченный в белое кимоно мальчик – тонкий загорелый блондин, слегка покачивающийся от еще не полностью ушедшего сна. Трет глаза, спускается с лестницы, пересекает лужайку, направляясь к пруду. Мужчина, лежащий справа, поднимается, идет навстречу мальчику. Они останавливаются друг перед другом, кланяются и начинают странную гимнастику.
Сначала мальчик, внимательно глядя на мужчину, повторяет за ним все замысловатые движения рук и ног – па странного танца, состоящего из рваного рисунка перемещений в пространстве и замираний в кажущихся неестественными и неравновесными позах. Потом они меняются местами: мальчик двигается, мужчина повторяет движения за ним. Там, где движения мальчика неточны, мужчина поднимает правую руку вверх – мальчик останавливается. Мужчина снова показывает правильное движение, мальчик повторяет, и если все правильно и хорошо, то они продолжают, если же нет, то повторяют не получающееся движение снова и снова.
Необычный танец заканчивается. Мальчик сбрасывает кимоно, подходит к бассейну, поднимает руки и неподвижно застывает на самом краю, отбрасывая длинную тень на траву.
Из дома справа пулей вылетает крепко сбитая, небольшого роста, с раскосыми глазами девчонка. Через несколько секунд она оказывается возле кромки бассейна. На бегу подпрыгивает и, не снижая скорости, влетает в спину мальчишке. Оба падают в воду, подняв тучу мелких брызг.
– Ты чего, дура, что ли, совсем? – кричит ей мальчишка.
– Сам дурак, холодной воды боишься! – вопит в ответ девчонка.
– Утоплю сейчас! – пытается схватить ее мальчишка.
– Догони сначала! – орет девчонка, и они начинают кружить по бассейну с бешеной скоростью.
Время от времени из воды вылетает то одна, то другая тонкая девчоночья нога, стремящаяся в скользящем ударе достать мальчишку. Несколько раз ей это удается. Наконец, они останавливаются, запыхавшись, ложатся на воду.
– Ладно, сопля, рано радуешься, вот завтра я тебя подкараулю! – говорит ей мальчишка.
– Ну-ну, – пищит девчонка, – подкараулит он меня! Да ты топаешь, как слон! Караульщик нашелся!
Переругиваясь, они плывут к выходящей из воды лестнице. Мальчишка берется руками за поручень.
– Хамло, – говорит девчонка.
– Чего хамло?
– Ты – хамло.
– Почему?!
– Потому что потому, что кончается на «у»! Ladies first![3] – она отталкивает мальчишку от поручня, вылезает из бассейна, отряхивается и принимает из рук коренастого мужчины махровое полотенце.
За катавасией с веранды дома слева, улыбаясь, наблюдали две женщины.
– Кадри, как же дети выросли…
– Юкки, а когда тебе было одиннадцать, разве ты не была большая?
– Ну да, была. И еще – никак не могу привыкнуть к этим двоим.
– К каким?
– Ну, к этим.
– А-а-а, Алеко и Малеко? «Двое из ларца, одинаковы с лица»? А чего?
– Так они не спят никогда.
– Юкки, ты как маленькая, ей-богу! Им не нужно спать. Они другие.
– Ну, все же…
Кадри подошла к перилам:
– Джонни, Йоко! Быстро одеваться и завтракать! В школу опоздаете!
Юкки спустилась с веранды на лужайку, жестом остановила направлявшуюся в дом дочь.
– Yōko, anata wa otoko to wa migurushī furumai o suru![4]
– Mama o yurushitekudasai![5] – потупилась Йоко.
Догнала Джонни, пихнула в спину:
– Ну вот, мне еще из-за тебя и влетело!
Джонни улыбнулся, и тут Йоко внезапно ощутила, как растворяется в его солнечной улыбке. Улыбнулась в ответ:
– Дурак!
– Ага! – подтвердил Джонни, крепко сжав ее руку.
Глава 05
Оглушительно щелкают ходики с кукушкой на стене. Темень за окном. Обшарпанные стены зеленоватого, покрытого сеточкой мелких трещинок кафеля. Тусклая аура матового светильника на потолке, с тенями по мутному стеклу от когда-то нашедших свой конец в фонаре насекомых. Рассохшийся, с ноги на ногу переваливающийся, скрипучий кухонный стол с изрезанной ножом пластмассовой столешницей. Какой-то салат, две лазаньи. Бутылка водки. Две стопки. И мертвая тишина.
– Я не буду, – отрешенно прошептала Кадри, – мне теперь нельзя.
– Я как ты, – отозвался Андрей.
– И вообще, даже если бы и было можно… – Кадри остановилась.
Андрей молча смотрел в темное окно, обрамленное давно не стиранными серо-зелеными портьерами.
– …то вот и не знаю, стала бы я за нее пить.
– Так это не «за», Каа. Это в память.
– Какую память, Андрюша?
– Такую, какая есть.
– Такую, какая есть, забыть хочется. Чем скорее, тем лучше.
Кадри замолчала. Наклонилась к столу, подперла голову руками и внезапно заплакала. Тихо-тихо, по-детски, от этого еще страшней и безысходней. Андрей встал с табуретки, подошел, обнял сидящую Кадри за шею, прижал ее голову к животу. Кадри оторвала локти от стола, обвила Андрея руками, прижалась. Постепенно рыдания утихли. Кадри потянулась за салфеткой.
– Ну вот, тушь потекла.
Встала, пошла в ванную. Андрей проводил взглядом ее бессильно ссутуленную спину.
Вернувшись, вытащила табурет из-за стола, придвинула к Андрею, села близко-близко, коленями упираясь в его колени, – глазами любя его близкие глаза с темными тенями под нижними веками, – словно хотела стать частью его, словно хотела слиться с ним, обрасти одной кожей на двоих, и больше никогда и никуда не уходить, и больше никуда и никогда не отпускать.
– Как жить будем, Андрюша?
Андрей стащил ее с табурета, усадил на колени, прижал к себе. Знакомая ангорка под его ладонями стала горячей. Дыхание сбивалось от нахлынувшей, давно забытой на вкус нежности.
– Прежде всего, поженимся.
– Ты делаешь мне предложение?
– Нет. Не делаю. Сделал.
– Спасибо. Я ждала.
Оторвала голову от его груди. Глаза в глаза. Зеленые глаза в половину неба. Не глаза – глазищи. Нет, и не в половину – теперь во все небо. Вот, наконец, я и дома, искрой опалило Андрея.
– Мы завтра пойдем и подадим заявление, Каа.
– Можем никуда не ходить.
– Почему?
– Потому что ты иностранец.
– И что?
– Справка нужна о твоем брачном положении.
О статусе.
– А где взять?
– Тебе – нигде. Тебе – только в суд местный идти. Там заключение сделают.
– Это долго?
– Месяца два.
– Не знал.
– Я тоже не знала. Вчера выяснила.
Андрей рассмеялся:
– Вот как!
– А ты думал!
– Что я думал?
– Да ничего! Если бы ты не сделал мне предложение, я бы сама его тебе сделала.
– Ух, ты какая!..
– Ага! – уголки губ Кадри поднялись вверх, в глазах заблестели смешинки.
– Ты опоздала, Каа! Я успел первым, – с напускной серьезностью подытожил Андрей и рассмеялся в ответ. – Значит, жениться будем в другом месте.
– И в другое время! – добавила Кадри.
Ночью ютились в гостиной, на узком, холодной сталью старых пружин тыкающем в ребра полуторном диване. Занять кровать в родительской спальне Кадри не смогла.
Кто-то сказал: дурак винит других, умный – себя, мудрец не винит никого. Кадри понимала: винить кого бы то ни было теперь поздно. Кадри не считала, что мать виновата перед ней. Она просто была такая, какой была, – отрешенная, безэмоциональная, не умеющая любить. Никого, даже себя.
Говорят, жизнь – штука сложная. Жизнь сложна именно своей простотой. Ты делаешь свою жизнь, каждую минуту, каждое мгновение, каждое движение секундной стрелки. И это
