— У меня депрессивное расстройство, — Трой закрывает лицо руками и, кажется, начинает плакать.
Я замираю.
В отличие от обычной депрессии, то, что у Троя, — это навсегда. Не лечится. Постоянный страх жить, дышать, угнетенное состояние. Он весь соткан из грустных мыслей, из мечты о самоубийстве. Я знаю симптомы, слишком хорошо изучал.
Я хочу сказать ему:
Мои руки в крови, но я касался ими тебя.
Я убивал, я смотрел этими глазами в прицел винтовки. И я смотрел ими на тебя.
Я не достоин того, чтобы лежать с тобой в одной постели, смотреть на одно небо, дышать одним воздухом и знать, что ты меня любишь.
— Это такие мелочи, — я притягиваю парня к себе, обнимаю и целую в висок.
«Я убил больше сотни человек. И ты должен стать последним», — вот, что я должен был сказать. Открыть свой шкаф.
Но я говорю:
— Это совершенно неважно.
И целую его соленые от слез губы.
Комментарий к VIII
*строчки песни 1000X.
========== IX ==========
In der Liebe sprechen Hände und Augen meist lauter als der Mund.
(Ricarda Huch)
Gabrielle Aplin — Salvation
Я не собирался влюбляться в тебя, но меня
Накрыло с головой и
Ослепило белоснежным светом.
Моё спасение,
Чудесное моё спасение…
Город заметает снегом, дорога леденеет, а водители судорожно меняют летнюю резину на зимнюю. Сакраменто покрыт белым покрывалом, что случалось обычно не раньше середины декабря. Но в этом году погода шокирует всю Калифорнию, температура падает до минус пяти, люди кутаются во все теплые вещи, не рискуют выезжать на собственном транспорте на работу. Прекрасно их понимаю, когда по дороге за город, машину начинает заносить, и я с усилием выкручиваю руль.
— Плохая была идея, — качает головой Трой, когда я резко давлю на педаль тормоза, но машина останавливается лишь через почти пятьдесят метров, при том, что еду я со скоростью чуть больше семидесяти километров в час. — Надо было в городе куда-нибудь сходить и не заморачиваться.
— Нет, — отвечаю твердо, чтобы парень даже не брался со мной спорить. — Мне надоели места, где слишком много людей. Хочу показать тебе кое-что. Надеюсь, понравится.
— Как мне может не понравиться, если это делаешь ты? — Трой улыбается и отворачивается к окну, кутаясь сильнее в серое пальто и черный шарф, обмотанный вокруг шеи в несколько оборотов. Он подстригся, кучеряшки стали чуть короче, но зарываться в них пальцами всё так же приятно. Одним движение парень убирает волосы с лица, зачесывая их назад. Это сейчас они укладываются беспорядочными прядями, но я-то знаю, что когда Трой выходит из душа, так же убирая с глаз мешающиеся прядки, они снова падают на лицо. Вьются мелкими завитками от влаги, раздражают парня. У меня даже есть фотография, одна из тех, которые никому не показываешь, храня в отдельном ящике, смотришь украдкой и улыбаешься так, что сводит щеки. На ней Трой растрепанный лежит на диване вниз головой, закинув ноги на головашку, запустив руку в мокрые волосы. Рот приоткрыт буквой «о», будто я застал голубоглазого врасплох, щелкнув фотоаппаратом. Он одет в одни лишь джинсы, футболка валяется где-то рядом. В комнате было настолько жарко, но не только из-за отопления, которое включили сильнее с приходом холодов. Из-за него резко поднималась температура, воздух становился горячее. Трой умеет быть не только милым, как сейчас, улыбчивым и ласковым. Он умеет не только быть грустным, самоуничтожающим из-за болезни. Он умеет быть резки и горячим, как пламя, которое горело и поднималось ввысь от бумаг, которые я жег на лоджии.
— Всё, чуть-чуть осталось, — говорю я, чуть завидев очертания небольшого деревянного домика у леса.
— Ты уверен, что мы отсюда выедем? — Трой открывает окно, впуская в салон свежий морозный воздух, высовывается из него и смотрит, как следы шин тут же заметает снегом.
— Если что — останемся жить, — смеюсь я. — К весне откопают.
— Не смешно, — в противовес своим словам парень звонко хохочет.
Я торможу около домика, слыша скрип шин по заснеженной дороге. Последний раз сюда, скорее всего, приезжали в сентябре, когда можно было еще купаться в находящемся в центре базы бассейне. Сейчас же всё было накрыто белыми шапками, воду спустили еще когда опадали листья, и ни души здесь не появлялось.
— Вау, — Трой растерянно осматривается, выходя из машины. Я понимаю, что он чувствует сейчас. Чистый восторг от леса, простирающегося по левую сторону, от небольшого озера, вырытого тут давно, как рассказывал Маркус, еще когда он был маленьким. Около озера что-то наподобие причала из белоснежного соснового сруба, из которого сделаны и домики с беседками.
— Нравится? — я подхожу к парню сзади и обнимаю, прижимая ближе. Он одет в теплое пальто, я всего лишь в свитере. Когда едешь за рулем, не чувствуешь холода, особенно если на дороге не самые лучшие условия для езды. Пальто, кажется, осталось в квартире Троя. Это теперь вполне обычно для нас. За две недели, что прошли с той ночи, мы частично перетаскиваем вещи друг друга по разным квартирам: то ко мне, то к нему. Мы ночуем вместе, и меня пугает эта спокойная жизнь. Слишком всё прекрасно. Даже ссоры по мелочам, подобным тому, что смотреть и чем ужинать, переходят в шутку, а следом в поцелуи, объятия, в становящиеся всё громче и громче стоны.
— Тут безумно красиво, — голубые глаза заворожено глядят в сторону «причала».
— Вообще это место принадлежит целиком и полностью моему начальнику, — говорю я, залезая в машину через пассажирскую дверь, чтобы достать сумку с едой и термосом, в которой налит горький кофе без сахара с корицей. — Он разрешил приезжать сюда в любое время года, даже ключ дал от дома.
Я закрываю машину, проверяю сигнализацию, хотя знаю, что сюда никто не сунется. Простая привычка, отработанная до автоматизма. Трой уже топчется на месте, пытаясь согреться. Подхожу к нему и, поставив небольшую спортивную сумку на снег, застегиваю его пальто на второй ряд пуговиц.
— Еще не хватало тебе заболеть. С больным горлом не видать тебе записи песен, сам знаешь, — бурчу я, заматывая Сивана в шарф почти с носом. Он недовольно что-то бормочет, опуская черную шерстяную ткань ниже.
— Альбом почти готов, остались мелочи, — пожимает плечами голубоглазый.
— Не повод в
