Но, тем не менее, я продолжаю:
— Вы не обязаны были делать это, — голос дрожит. — Вы могли отказаться, когда Волдеморт отдал приказ пытать меня. Кроме того, вы часто делали это и без прямого на то приказа. Вы причиняли мне боль, чтобы приучить меня к мысли, что я ниже вас. Неужели, это так удивительно, что теперь я ненавижу вас.
На его лице появляется ледяная маска, а глаза загораются яростным огнем. Точно так же он выглядел, когда я вонзила в него нож.
— Ах, ты, сучка. Думаешь, я не желал другого? Думаешь, я…
Он замолкает на полуслове и в два шага преодолевает расстояние между нами, вцепляясь мне в горло, сжимая пальцами шею и толкая меня назад, впечатывая в стену.
— Что ты делаешь? — Шепчет он. — Что ты со мной делаешь?
Его хватка ослабевает.
Я вздрагиваю, и он выгибает бровь.
Его руки спускаются ниже. Одна накрывает грудь, другая — крепко обхватывает талию, притягивая ближе к нему. Я забываю, как дышать, потому что он проталкивает колено между моих ног.
Отталкиваю его руки, пытаясь убежать. Я не могу допустить этого. Не могу позволить ему зайти так далеко. Это против правил. Это нарушение всех законов его мира, в котором он с таким рвением приучал меня жить. Мира, частью которого я так хотела быть до тех пор, пока он не ворвался в мою жизнь.
Но он намного сильнее, и крепко держит меня. Он всегда был сильнее.
— Пустите, — с трудом выговариваю я.
В ответ он лишь прижимает меня к себе, и кажется, что невозможно уже быть еще ближе. Его лицо… равнодушное, ненавистное, дьявольское…
— Прошлой ночью я думал, что ты умрешь, — понизив голос, произносит он. — И я очень надеялся, что этого не случится, потому что, если бы ты умерла, я бы никогда…
Он замолкает. А я не могу вздохнуть. Никто и никогда еще не был так близко ко мне. Никогда. Я задыхаюсь от его близости.
Он наклоняется ниже, прижимая меня к стене, и желудок ухает куда-то вниз. Упираюсь ладонями ему в грудь, чувствуя под пальцами мягкую ткань мантии.
Я вся дрожу в его руках.
— Ты сама виновата в этом, Гермиона, — больше он ничего не говорит. Да и надо ли? Он назвал меня по имени, и этого более чем достаточно. Четыре крошечных слога, сорвавшихся с его губ тихим шепотом.
Сама виновата?! Да я же ничего не сделала!
Но в следующий миг все мысли разом улетучиваются из головы. Как в замедленной съемке я наблюдаю, как он наклоняется ко мне, и почва уходит у меня из-под ног, и я падаю, проваливаюсь в бездну, парю среди звезд в ночном небе и камнем срываюсь вниз к твердой поверхности земли, и все это за те доли секунды, пока его лицо приближается к моему. Я готова разбиться, разлететься на миллионы частиц и умереть…
Его губы касаются моих, и перед глазами все плывет и кружится в бешеном вихре. Исчезло всё, кроме Люциуса Малфоя, прижимающего меня к стене, и его горячих губ. Если я закрою глаза, то это будет настоящий поцелуй… а я не хочу! Но в этом есть что-то такое, чему я не могу противиться. Закрываю глаза и…
Мои губы приоткрываются.
Его тоже.
Это… так разительно отличается от поцелуев с Виктором, или Кормаком, или Роном… Боже! Я не могу так поступить с Роном!
Он хватает меня за запястья, поднимая руки вверх и прижимая их к стене над головой, и переплетает наши пальцы. Коленом раздвигает мои ноги, и я не могу сдержать короткого стона, когда поцелуй становится глубже, жестче…
Господи, помоги мне!
Внизу живота затягивается тугой узел, и я понимаю, как это все неправильно. Он ненавидит меня, а я больше всего на свете ненавижу его. Это должно было произойти с Роном, а не с Люциусом Малфоем, единственным человеком, которого я до смерти ненавижу. Почему я допускаю это? Почему не пинаюсь и не кричу, и не чувствую омерзения? Мне должно быть противно!
Но хуже всего то, что мне вовсе не противно.
Краска стыда приливает к щекам, когда он принимается раздевать меня. Он отпускает мои руки, чтобы облегчить себе задачу, и прерывает поцелуй, медленно стягивая платье с плеч, попутно помогая мне высвободить руки из рукавов. Ткань сбирается на талии, и теперь моя грудь полностью открыта его взгляду. Со стыда краснею до корней волос и тянусь прикрыться, но он перехватывает мои руки и прижимает их к стене по обе стороны от моей головы. Мне остается только наблюдать, как его бездонные серые глаза пожирают меня, лишая последних остатков гордости.
Его дыхание учащается, и, когда он вновь поднимает на меня взгляд, его глаза широко распахнуты, а зрачки расширены.
— Вы не можете, — еле слышно шепчу я.
— Не могу, — выдыхает он и обнимает меня за талию, притягивая к себе и вновь целуя. Грубо, жестко, глубоко, прижимаясь ко мне всем телом. Боже, я не могу. Я не готова…
Он чуть отстраняется, делая шаг назад, и ноги перестают держать меня. Медленно съезжаю вниз по стене, но он подхватывает меня на руки и несет к… Господи! Несет к…
Он бережно кладет меня на кровать. Я вижу только его лицо, наполовину скрытое в тени. Он склоняется надо мной, блуждая по телу взглядом. Словно странник в пустыне, набредший на оазис, пьет и никак не может утолить жажду, так и Люциус, — смотрит и не может поверить, что это не сон.
Он проводит рукой от талии вверх, к груди, накрывая ее ладонью и задевая большим пальцем сосок.
— Пожалуйста… — с мольбой в голосе шепчу я.
Он наклоняется ближе.
— Чего ты хочешь?
Чего я хочу? Господи Иисусе, я понятия не имею, чего хочу. И никогда не знала. Хочу, чтобы он умер. Хочу, чтобы он страдал. Хочу, чтобы он спас меня. Хочу, чтобы обнял и не отпускал никогда.
Он поглаживает сосок, внимательно глядя на меня.
— Отвечай, — шепчет он.
— Я хочу, чтобы вы прекратили, — в отчаянии выдыхаю я, изо всех сил пытаясь не обращать внимание на сладкую дрожь внизу живота.
Я думала, он рассмеется, но он даже не улыбается.
— Если бы ты по-настоящему хотела этого, — он наклоняется еще ниже, — ты бы сказала об этом в самом начале, — и он снова целует меня.
И… Боже мой, спаси и сохрани! Я отвечаю ему…
Я должна остановиться сейчас, иначе потом дороги назад уже не будет.
А разве уже не поздно?
Судорожно сглатываю, по крупицам собирая остатки смелости.
— Я никогда… то есть…
Но он знает. Больной ублюдок, он знает.
Он оставляет мой лепет без ответа, ухмыляясь одними губами, взгляд становится еще глубже и темнее. Он берется за платье и снимает его с меня. Теперь я полностью обнажена перед ним, и под его
