* в Библии "The Fall" (ориг. название главы — прим. переводчика) — грехопадение, т. е. утрата человеком изначальной чистоты и богоподобия в результате первого греха — непослушания Богу; соблазнённые сатаной в образе змея, Адам и Ева нарушили запрет и вкусили плод с древа познания добра и зла, за что были изгнаны из рая.
— также у этого слова есть и другое значение, помимо прямого ("падение"), которое применимо к девушкам, и это "потерять невинность", "утратить целомудрие".
Глава 27. Последствия
Что значит непорочность? Как понять?
Адское пламя и то не столь опасно,
Как трехголовый Цербер у врат аидова царства.
Но даже пес не в силах совладать
С огнем внутри, подобно малярии
Охватывающем все естество;
То — грех… грех!
Сильвия Плат, Лихорадка 103
Благословите, Отец, ибо я согрешил словом, делом и мыслию.
Подтягиваю колени к подбородку и плотнее заворачиваюсь в простыню, будто пытаюсь укрыться от всего мира в таком незатейливом коконе. Грубая ткань царапает влажную от пота кожу.
Если бы я могла так же просто спрятаться от того, что сделала.
Закрыв глаза, прислоняюсь затылком к двери. С губ срывается тихий стон, и безмолвные слезы катятся по щекам.
Пустота внутри. Я — как одинокая лодка посреди бескрайнего океана. Всеми покинутая и потерянная.
И безгранично печальная.
Все изменилось. В одночасье. Он перевернул все с ног на голову за один вечер.
Он и в этом преуспел. Просто мастер изменять реальность. Он изменил меня до неузнаваемости. Я была Гермионой Грэйнджер. Гермиона Грэйнджер верила, что в каждом человеке есть что-то хорошее, стоит только постараться отыскать это. Гермиона Грэйнджер думала, что, если приложить достаточно усилий, то можно достичь всего. Гермиона Грэйнджер превыше всего ценила свой ум и отвагу. Гермиона Грэйнджер хотела изменить мир к лучшему. Гермиона Грэйнджер…
Гермиона Грэйнджер была девственницей.
Глубоко вздохнув, подавляю рыдания, разрывающие душу на части, и вытираю слезы.
Но тщетно. Горячие соленые капли продолжают падать с ресниц, как если бы вместе с потоком слез я пыталась выдавить из себя всю боль.
Я больше не та девочка. Я уже и сама не знаю, кто я. Я стала слабой и жалкой. Позволяю другим делать со мной все, что им заблагорассудится, без малейшего сопротивления. И, когда мужчина, которого я ненавижу больше всего на свете, делал… я не просто хотела этого, нет. Я жаждала всем своим существом его прикосновений…
Хочу вновь почувствовать себя человеком, пусть Люциус и не перестает твердить, что я хуже животного.
Почему мне так необходимо, чтобы он доказал мне, что я стою большего?
Чувствую себя жутко грязной.
Надо принять ванну. Я до сих пор ощущаю на себе его запах. Острый, мускусный, опасный. Никогда не ощущала его прежде, но теперь уж точно ни с чем другим не спутаю.
Я впитала его в себя. Он проник через поры в кровь. Я чувствую его вкус на языке. Он всецело поглотил меня.
Обхватываю себя руками, царапая кожу и оставляя на ней красные борозды от ногтей.
Я все еще чувствую его. Его руки на своей спине, бедрах, груди, ягодицах. Его пальцы, оставившие после себя синяки. Его прикосновения, лишившие меня последних остатков моей невинности.
Больно. Все еще больно, после того, как он…
Разворачиваю простынь, чтобы взглянуть на себя.
Мое тело осквернено. Запястья пересекают багровые шрамы, пальцы Люциуса оставили красные дорожки на моих бедрах, а с внутренней стороны…
Кровь. Ее не много, но все же это кровь.
Вновь заворачиваюсь в простынь и закрываю глаза, не в силах больше смотреть на себя.
Мне противно. Не могу смириться с тем, что мы сделали. Я позволила ему совратить себя.
И Рон… Господи! Рон…
Даже не хочу сдерживать новый поток слез. Я предала его. Единственное хорошее, что осталось у меня в этом мире, а я так вероломно разрушила его доверие…
Но я не хотела, чтобы так было! Не хотела, чтобы это произошло.
Тогда почему ты не остановила его?
Прячу лицо в ладонях, пытаясь не вспоминать его прикосновения. Не буду думать об этом, нет, потому что подобные мысли — прямая дорога в Ад.
Почему он сделал это? Почему после всего, что между нами было, он зашел так далеко? Почему не смог сдержаться?
Его слова все еще звучат в моей голове, они, как раковая опухоль, их ничем не вытравишь.
Ты сама во всем виновата, Гермиона.
Я не виновата! Меньше всего на свете я хотела, чтобы все так обернулось! Что я сделала не так?
Как мы дошли до такого?
Поначалу я и помыслить не могла, что это может произойти. Он ненавидел меня, и только. Я для него была всего лишь грязнокровкой. Когда Беллатрикс и Долохов раздели меня, я почти физически ощущала его отвращение.
Когда все изменилось? Когда он начал думать обо мне… об этом?
Вопросы без ответов. И вряд ли он когда-нибудь ответит на них.
В тот раз… он сказал, что мог бы убить меня, если бы захотел. Но вместо этого, он привез меня домой, и пока мы плыли через озеро, он держал меня за руку.
Той ночью он смотрел, как я сплю, и теперь я точно знаю, что означал его странный взгляд. Голод.
Понимала ли я тогда всю опасность ситуации?
Должна была. Нет, обязана. Но я легкомысленно отбросила подозрения, а он оставался все тем же ублюдком, не упускающим случая напомнить мне, что я для него — грязь, не достойная даже дышать с ним одним воздухом. Я не понимала, да и как мне было понять? Почему он не сказал мне? Почему не намекнул, о чем он думает?
По крайней мере, я могла бы морально подготовиться.
Возможно, мне следовало бы с самого начала понять, чем это кончится. Он имел власть надо мной с первого дня моего заключения. Что могло бы помешать ему полностью подчинить меня себе?
Кровь, Гермиона. Твоя грязная кровь. Вот откуда корни растут.
Так почему же он, в конце концов, сорвался? Если его убеждения настолько сильны, почему он сделал это?
Не уверена, что даже он знает ответ. Как там было? Что в тебе особенного?
Мне никогда не узнать, почему он так поступил. Но все-таки он сделал это.
И я до сих пор помню его прикосновения. Его губы на моей шее и груди. Широкие ладони, крепко прижимающие мои бедра к кровати. Длинные тонкие пальцы между моих разведенных ног.
Внутри все переворачивается.
Больно. Очень больно.
Час за часом пробегают мимо, возможно, прошел уже целый день, но я не замечаю этого. Просто, наконец, заставляю себя подняться.
Нужно принять ванну. Я должна смыть с себя всё. Должна очиститься…
Я могу сколько угодно тереть кожу жесткой губкой, но даже тогда я не смогу избавиться от непреклонного факта — когда он касался
