Постепенно жизнь потекла в прежнем привычном русле.
Да, к этому кошмару сложно привыкнуть, но так уж получилось.
Каждый день одно и то же: проснуться, принять ванну, одеться.
И ждать Люциуса, который приносит еду, а затем провожает меня вниз делать черную работу по дому.
Но все-таки кое-что изменилось. Он больше не притрагивается ко мне, предпочитая использовать палочку, дабы заставить меня повиноваться.
И еще он не разговаривает со мной, за исключением тех случаев, когда это необходимо.
Также я теперь одна выполняю свою работу. В том смысле, что Рону не разрешают видеться со мной — или мне с ним? — с тех пор, как нас застали целующимися.
Я даже рада такому повороту. Вина тяжелым грузом лежит на сердце, ведь не прошло и двадцати четырех часов с нашего с ним поцелуя, как я уже переспала с Люциусом. Рон — лучшее, что было и есть у меня, а я так вероломно предала его.
Я так волнуюсь за него. Мы не виделись уже несколько дней. Я пыталась узнать у Люциуса, где он, и все ли с ним в порядке, но получила лишь грубый ответ:
— С ним все нормально, грязнокровка. И вообще, это тебя не касается.
Я пыталась быть понапористей, не отставая от него с вопросами, хотела узнать, почему нам запрещено видеться. И чего я добилась? Сутки без еды — таково было наказание за мое беспокойство.
Не знаю, почему он запрещает мне встречаться с Роном. Остается лишь гадать.
Когда дело касается Люциуса и его мотивов, я могу только строить догадки и предположения.
Сейчас ночь, и я лежу на кровати, пялясь в потолок, которого все равно не вижу.
В последнее время бессонница стала для меня обычным делом.
Мне кажется, я до сих пор чувствую его запах, исходящий от простыней.
Но хуже всего то, что лежа без сна по ночам, я, в конце концов, начинаю задаваться вопросом, почему он не приходит ко мне.
Возможно, он получил то, что хотел, и я ему больше не нужна. Наверное, так и есть. А может, теперь я для него обуза, еще одна раздражающая грязнокровка, которую ему всучили для перевоспитания против его воли…
Слышу шорох в темноте.
С глухо стучащим сердцем вглядываюсь в угол комнаты, силясь различить что-то или кого-то. Может, это он, наконец-то, вернулся…
Наконец-то, Гермиона?
Я жду. Вглядываясь в темноту, затаив дыхание, прислушиваясь изо всех сил.
Ничего.
Спустя, кажется, вечность, оставляю тщетные попытки и закрываю глаза.
Нужно поспать.
* * *С усердием полирую серебряный подсвечник, ноги затекли от долгого сидения нога на ногу.
Мои обязанности на сегодня — полировка серебра в гостиной. Здесь так много старинных вещей: музыкальные шкатулки, украшения, ножи. Прежняя Гермиона с огромнейшим любопытством изучила бы каждый предмет в отдельности, но сейчас я хочу лишь поскорее справиться с работой. Монотонная рутина — взять в руки, почистить, поставить на место.
Пальцы адски устали, я уже сбилась со счета, сколько раз за сегодня их сводило судорогой.
Прерываюсь ненадолго, закрывая глаза и устало вздыхая.
По кой черт я этим занимаюсь?
Незачем думать об этом сейчас. Нужно просто закончить работу.
Открыв глаза, принимаюсь скрести подсвечник, стараясь ни о чем не думать.
Чувствую себя такой одинокой.
Нет, не хочу признаваться даже самой себе, что скучаю без Люциуса. Нет, наверное, это просто… мне хочется человеческого тепла, кого-нибудь, с кем можно поговорить. Да, именно так.
И все же, мне одиноко. И кажется, что от одиночества я вот-вот умру.
Что если он… больше не придет? Я должна бы радоваться этому, но… я просто не переживу этого. Не выдержу, если Люциус забудет обо мне, в то время как для меня он будет всем миром.
Со вздохом откладываю подсвечник в сторону и потираю ноющую поясницу.
Изумленно замираю. Дверь… я думала, она закрыта.
На пороге стоит Люциус. Он не отводит взгляд, даже когда понимает, что я его заметила.
Поспешно опускаю голову и с удвоенным усердием принимаюсь натирать серебро, делая вид, что его здесь нет.
Но его невозможно игнорировать.
Хоть бы он ушел.
— Заканчивай, — холодно бросает он. — На сегодня хватит.
Не поднимая головы, как в замедленной съемке аккуратно кладу подсвечник на пол.
Люциус подходит ко мне.
— Вставай, — звучит, как приказ.
Резко поднимаюсь на ноги, нервно теребя ткань юбки, и решаюсь посмотреть ему в глаза.
Его взгляд не выражает ничего.
— Ты должна пойти со мной, — произносит он. — Хочу, чтобы ты кое-что увидела.
Непонимающе смотрю на него, мое дыхание учащается.
— Зачем? — Наконец, выдавливаю из себя.
— Увидишь, — он многозначительно приподнимает бровь.
Он протягивает мне руку, но она замирает на полпути. Несколько секунд мы стоим рядом, и его рука никак не может преодолеть последние сантиметры до меня, словно что-то ее удерживает.
Стиснув зубы, он все же берет меня за руку, крепко смыкая пальцы вокруг запястья.
Вытащив уже знакомый мне порт-ключ из кармана мантии, он громко и четко произносит:
— Подземелья.
Нас засасывает в воронку, но в мыслях бьется лишь одно: «Нет, только не подземелья. Что угодно, только не это»…
Мы появляемся в маленькой комнатке с каменным полом и стенами, освещаемой тусклым красным светом. Я помню эту ужасную комнату. Ее невозможно забыть.
Люциус резко выпускает меня из рук. Как-то он сказал, что не желает лишний раз прикасаться ко мне. Так он и делает.
Мне понадобилась пара мгновений, чтобы понять, что мы не одни.
Напротив нас, прислонившись к стене, стоит Драко, глядя на меня с подозрением и ненавистью. Внезапно у меня мелькает мысль, что Люциус очень уж оптимистично настроен, позволяя сыну помнить о том, что случилось в ночь, когда Беллатрикс перерезала мне вены.
— Какая милая компания, — растягивая слова, произносит Люциус. Резко оборачиваюсь и понимаю, что он обращается отнюдь не к сыну, а к Эйвери, который с холодной улыбкой, смотрит на нас, а рядом с ним… рядом с ним стоит…
Рон несмело улыбается мне, словно подбадривая и говоря, что все будет хорошо, пока мы есть друг у друга, и пока мы поддерживаем друг друга в этом кошмарном месте…
Но я не в состоянии вернуть эту улыбку. Изо всех сил стараюсь, но… с недавних пор столь невинный и чистый жест мне не под силу.
Нахмурившись, Рон подходит ко мне и протягивает руку.
— Гермиона, ты в порядке?
Он хочет коснуться меня, обнять, успокоить, но я не могу… после того, что я сделала…
Как я могу?
Невольно подаюсь назад. В его глазах мелькает боль, и мое сердце разрывают противоречивые чувства: вина, любовь, боль — они комком встали в горле. Не думала, что так бывает.
— Что такое? — Шепчет он.
— С ней все нормально, Уизли, — бросает Люциус.
— Привел ее посмотреть на шоу, Люциус? — От высокого, мелодичного голоса Эйвери у меня мурашки по спине бегут.
Лицо Рона заливает краска, и он оборачивается к ним.
— Какое шоу? — Раздраженно спрашивает он. — О чем вы?
Лица всех троих Пожирателей расплываются
