Мне жаль, мне так жаль. Я не хочу делать этого…
Голос пропадает так же внезапно, как и появился.
Молча прихожу в себя.
Жаль, что я не владею легилименцией и не могу использовать ее, когда меня не вынуждают проявлять что-то наподобие стихийной магии. Я бы все отдала, чтобы узнать, о чем он думает.
Но сейчас мне достаточно и того, что я услышала. Он не хочет уходить. И я знаю об этом.
Приподнимаюсь на цыпочки и касаюсь его губ своими, обнимая его за плечи, и на мгновение стена, что он пытался выстроить, падает: он расслабляется, подаваясь навстречу, углубляет поцелуй — глубже, жестче! — и обнимает меня за талию, прижимая к себе…
Все кончается внезапно. И мне становится так холодно и одиноко.
— Нет, — он не смотрит на меня, и в его голосе смешались горечь и боль. — Черт возьми, ты просто обязана позволить мне сделать это.
Он стремительно подходит к двери и поворачивается ко мне.
Меня начинает трясти: надвигающаяся агония совсем близко. Когда он покинет комнату, все будет кончено, и тогда… Боже, что тогда? Что останется мне, когда он уйдет?
Он не умрет. Ты все еще будешь видеть его каждый день.
Но это не то же самое. Я не хочу просто видеть его. Я хочу быть с ним каждую секунду.
Он с такой силой сжимает дверную ручку, что его пальцы белеют.
Да и сам он — сплошное белое полотно. Лицо, будто застывшая маска с зияющими черными дырами глазниц.
— Я делаю тебе больно, но это ради твоего же блага, — бросает он дрожащим голосом. — Ты должна забыть все, как будто ничего не было. Мы оба должны забыть.
Но… но как я могу обещать это? Он прекрасно знает, что я скорее забуду собственное имя, чем все, что было.
И судя по его взгляду, он чувствует то же самое.
Глубоко вздыхаю, все внутри скручивает от подступающей боли.
— Ради нашего блага, Люциус? — едва слышный шепот — на большее я не способна.
Молча он долго всматривается в меня.
Это кошмарное молчание хуже всего, хуже всех пыток, которые я пережила, потому что тогда я хотя бы знала, что боль когда-нибудь закончится.
— Когда-нибудь ты поймешь, — напряженно произносит он, и в следующее мгновение, развернувшись, выходит из комнаты, хлопая дверью так, что мне кажется, покачнулась даже комната.
Смотрю прямо перед собой, закрытая дверь плывет перед глазами.
С минуту вслушиваюсь в оглушающую тишину, надеясь — нет, молясь! — чтобы он вернулся, чтобы не смог уйти, чтобы не разбивал мое сердце…
Кажется, прошла вечность, наполненная невыносимой надеждой, — и вот я слышу удаляющиеся шаги. Подальше от меня, и еще дальше, от всего, что когда-либо было между нами.
Мир вокруг покачнулся, и я резко то ли вздыхаю, то ли всхлипываю, пытаясь проглотить слезы.
Голова кружится.
Холодно.
Слезы… бурлящим потоком поднимаются во мне, грозя поглотить меня, уничтожить, утопить в боли и страданиях…
— Я люблю тебя, — шепот срывается с губ.
Но тишина и пустота комнаты поглощают эти слова.
Его нет. Действительно… он просто… ушел.
Рыдания рвутся наружу, сжигая меня изнутри, и, совершенно ни о чем не думая, я бегу в ванную, зажимая рот рукой, потому что желудок нестерпимо ноет и крутит, как будто я на одной из тех сумасшедших каруселей в парке аттракционов, после которых вворачивает наизнанку. Босые ступни касаются холодного пола, пока я так отчаянно пытаюсь убежать от своих чувств.
Не могу дышать.
Не могу ясно мыслить.
В голове бьется одна мысль: «Он ушел». Все кончено. Больше никогда… он бросил меня…
И я люблю его. Боже, помоги мне, но я люблю его!
Врываюсь в ванную и едва успеваю добраться до унитаза, как меня выворачивает.
Глава 38. Неизлечимые раны
Еще ко мне приди, чтоб вместе быть
Дыханием и жизнию одною.
Приди во сне, не изменить судьбы.
Поговори со мною
Тихо, нежно,
Как много лет назад, как прежде.
— Кристина Росетти, Эхо
Мне не спится. Лежу на кровати в полной темноте и абсолютном одиночестве. И это уже десятая ночь с тех самых пор как…
Спросите, а откуда мне знать, что именно десятая? Все просто — я считаю. Настолько жалкой я стала…
Когда он ушел несколько дней назад, я убедила себя, что он еще вернется. Той ночью я так и легла в кровать, полностью уверенная в том, что он придет в любой момент.
Ожидание затянулось. Слишком. И только когда пришла Беллатрикс и отвела меня вниз заниматься уборкой, я поняла, что ночь прошла, и наступил новый день.
Но следующей ночью я вновь ждала его. И последующей — тоже.
Но он не возвращался, как бы сильно я ни желала этого.
И я начала сомневаться, что он вообще когда-нибудь придет.
Ненавижу его. Ненавижу за то, что оставил меня одну, за то, что отнял последнее, что еще оставалось у меня и давало мне силы жить. Его привязанность ко мне стала моим спасением. Это было единственным утешением для меня в этом проклятом месте. И да, это действительно придавало мне сил жить: если ради меня он отрекся от самого важного, значит, я чего-то стою, и неважно, что он все время пытался доказать мне обратное.
Ненавижу его за то, что отнял у меня все это.
Но в то же время именно за это я люблю его. Потому что знаю: сейчас он проходит через тот же ад… И он тоже испытывает эту невыносимую, убийственную агонию, которая пожирает меня каждый день и каждый час. Он пошел на это ради меня. Он готов ради меня на все.
И все же это тяжело. Мы с ним даже не видимся больше. Он уже не отводит меня на ежедневную уборку и не приносит мне еду — это за него делают другие.
Но иногда я его вижу. Ни один из нас не может ничего с этим поделать: он иногда находится в той комнате, которую я убираю, или, например, мы с ним сталкиваемся в коридоре. И он никогда не смотрит на меня. Отказывается смотреть.
Каждый раз — как ножом по сердцу.
Ложась в кровать по вечерам, я уверена, что засну, едва голова коснется подушки, ведь я настолько вымотана постоянным желанием быть с ним, что все остальное уже не имеет значения. Но вопреки всему я не сплю. Не могу уснуть, продолжая надеяться.
После всего, через что я прошла, я еще не разучилась надеяться.
Я не могу спать. И сомневаюсь, что когда-либо смогу. И когда я лежу ночами без сна, каждое завывание ветра или скрип половицы заставляют тлеющую надежду пылать ярче.
Но
