Я почти ничего не ем в последнее время. Просто не могу себя заставить, даже когда меня не тошнит. И да, тошнота — это еще одна вещь, из-за которой я чувствую себя ужасно.
Он не приходит, чтобы облегчить мою участь. И он больше не придет и не избавит меня от боли и страданий, от моего одиночества.
Он оставил меня одну — наедине с ледяной тьмой опустевшей комнаты.
Порой мне кажется, что я похоронена заживо, и лежу в гробу глубоко под землей.
Мне приходится напоминать себе, что я еще жива, и это просто наваждение, и мое сердце до сих пор бьется, а кровь теплым потоком струится по венам. Я не мертва. Я лишь ощущаю себя мертвой.
Но от этого мне не становится легче. Возможно, если бы я хотела жить, я могла бы радоваться каждому вдоху, но я не хочу — и поэтому не могу.
* * *Ай!
Задохнувшись от боли, хватаюсь за живот, а затем делаю несколько глубоких размеренных вдохов.
Боль постепенно отпускает.
Резко повернувшись, спешу в туалет и запираю за собой дверь, чтобы убедиться: это именно то, о чем я думаю (на что надеюсь)…
Но нет. Наверное, стоит радоваться, потому что мне не придется в очередной раз использовать туалетную бумагу не по прямому назначению.
С глубоким вздохом оправляю платье и возвращаюсь в комнату.
Спокойно. Ты просто голодна; ты же ничего сегодня не ела.
Усевшись за трюмо и крепко вцепившись в край столика, пристально вглядываюсь в зеркало, в большей степени отвлекая себя от вороха мыслей, чем действительно озаботившись своей внешностью.
Кто эта девушка? Бледное уставшее лицо, потухший взгляд, темные круги под глазами, бескровные губы и спутавшиеся волосы.
Боже, неудивительно, что он не приходит! Кто бы… никто и никогда не захочет это.
Дверь со скрипом открывается.
Вскакиваю, оборачиваясь, и сердце готово выскочить из груди, когда я замечаю бледную кожу и светлые волосы…
Но это не он. Это его сын.
Тяжело опускаюсь на стул, разочарованно выдыхая.
Знаю, что все хорошо. Он ничего не помнит о нашей последней встрече, — я вижу это в его глазах, в том, с какой неприязнью и отвращением они смотрят на меня, но былой жгучей ненависти в них нет.
— На что уставилась? — прищурившись, огрызается он.
— Ни на что, — отрицательно качаю головой.
Ухмыляясь, он окидывает меня взглядом с головы до ног.
— Выглядишь чертовски паршиво, — он усмехается. — Начни уже, что ли, следить за собой.
Молчу. Нет смысла отвечать.
Он вопросительно приподнимает брови.
— Нечего сказать, грязнокровка? — глумливо тянет он. — Впервые за семь лет!
С трудом сдерживаю себя, чтобы не ощетиниться в ответ на его издевательства: в памяти еще свежи недавние события — не стоит вновь играть с огнем, — а еще у него есть палочка. Мне не обыграть его, имея в арсенале только слова.
— Что ж, — тем временем продолжает он, — наверное, тебе будет интересно узнать, что я кое-кого привел.
Он отступает чуть в сторону, пропуская в комнату Рона.
Чувство вины охватывает меня, когда тот поднимает голову: не улыбается и не хмурится. Просто… он здесь. Тот самый Рон, которого я когда-то знала, вот только лицо его теперь такое безжизненное.
— Даю тебе час, Уизли, — злобно скалится Драко. — Так что не трать время зря. Почему бы тебе не развлечь Грэйнджер э-э-э… увлекательной беседой?
У Рона чуть дергается глаз, и больше он никак реагирует на колкость Малфоя.
— Боже мой, какая славная компания у вас подобралась, — ехидно улыбается Драко.
И, прежде чем выйти из комнаты, бросает:
— Наслаждайтесь обществом друг друга!
Мы остаемся наедине. Снова. И впервые с той ужасной ночи, когда между нами все было уничтожено.
Я знаю, почему он здесь: наверняка Люциус сказал Драко, что нам снова можно видеться, и Рон может навестить меня.
Он действительно очень хочет избавиться от меня, раз позволил нам с Роном увидеться.
С минуту, кажущуюся мне вечностью, Рон смотрит на меня, а я размышляю, что сказать. Тысячи фраз проносятся в голове, и я обдумываю каждую, но в итоге отметаю все до единой. Мне нечего сказать, чтобы разрядить атмосферу.
Мну в руках подол платья.
— Как ты? — все, на что я в итоге оказываюсь способна.
Глупый, дурацкий, идиотский вопрос. Да что со мной, черт побери?
— Нормально, — натянуто отвечает он. — А ты?
— Хорошо, — для пущей убедительности киваю головой, словно китайский болванчик.
Больше нам нечего сказать. Пауза затягивается — тяжелая, удушливая.
— Мы так давно не виделись… — глубоко вздыхаю. — Я волновалась за тебя…
— Неужели? — на секунду в его глазах полыхает пламя, но тут же гаснет.
Плотно сжимаю губы.
Пожалуйста, прошу тебя, не надо меня ненавидеть.
Он вздыхает, приступ ярости определенно прошел.
— Я хотел навестить тебя, — начинает он, глядя в пол. — Прости, что не получалось. Я много раз просил их, но мне не разрешали.
С облегчением выдыхаю: если он хотел увидеть меня, значит, вовсе не ненавидит…
Так ведь?
— Я знаю… — он хмурится, все еще не поднимая глаз от пола. — Знаю, что это… он не позволял нам видеться.
От стыда у меня краснеют уши.
— Но я правда не знаю, почему он разрешил сейчас, — рассуждает он дальше. — Я уже было начал сомневаться, что это когда-либо произойдет.
Я должна сказать ему. Он заслуживает этого, тем более, он наверняка хочет знать.
Но почему тогда так сложно открыть рот и произнести это вслух?
Сцепляю пальцы в замок и судорожно заламываю их.
— Мы… мы не… встречаемся… больше.
Встречаемся? Что за ересь?
Он поднимает на меня взгляд, и в его глазах мелькает что-то… самая мучительная, безжалостная и беспощадная из всех эмоций — надежда.
— Нет? — Он благоговейно выдыхает это слово.
— Нет, — качаю головой. — Все закончилось… должно быть, пару недель назад.
Его лицо озаряет свет, он буквально сияет, и у меня мелькает мысль, что, может быть, все еще будет хорошо, что все станет как раньше.
Я бы никогда не сумела сделать Люциуса счастливым: все, чего я добилась — он стал еще больше ненавидеть себя за то, что чувствует ко мне. Но с Роном у меня получится.
— Ты ему надоела? — прищурившись, но без намека на издевку спрашивает он.
Он не хотел причинять мне боль словами, я знаю: он не такой злопамятный. Но мне все равно больно. И не его вина, что этот вопрос вонзился в сердце подобно когтям гиппогрифа.
— Я так решила. — Ложь! — Сказала, что не хочу продолжать, и он в какой-то степени согласился со мной.
Да, я не должна лгать ему, но что еще я могу сказать? Он расстался со мной, чтобы спасти мне жизнь, но, несмотря на это, я умоляла его не бросать меня, потому что жизнь без него — хуже смерти?
Конечно же, я не могу этого сказать.
Он закусывает губу, словно не решаясь поверить моим словам, но в конечном счете он надеется, что я не обманываю его.
— Правда? — недоверчиво спрашивает он. —
