— Даже у Люциуса была мама, — как бы между прочим бросает он, делая вид, что хочет рассмотреть меня поближе.
Моргнув, сжимаю кулаки, пряча их в складках платья.
— Но речь не об этом, — делаю вдох, предчувствуя неладное. — Я спрашивал, почему ты плакала?
Качая головой, повторяю:
— Я же сказала, что скучаю по маме! Да вы сами признались, что, когда ваша мама умерла…
— Я скучал, но не плакал, — обрывает он меня. — Что толку? Ее все равно не вернуть.
Он сочувственно улыбается.
— Но не волнуйся, Гермиона, — медово-бархатным голосом продолжает он. — Я понимаю, что твое поведение вполне естественно, учитывая обстоятельства.
Я действительно не хочу, чтобы он называл меня Гермионой. Грязнокровка было бы куда уместнее.
— Кроме того, — добавляет он, — беременность обычно является причиной частой смены настроения. Наверное, поэтому тебе трудно держать свои эмоции под контролем.
О… о господи.
Ком подкатил к горлу, перекрыв кислород, и я не в состоянии сделать даже крошечный вдох.
О боже.
Нет. Нет. Нет.
В голове вовсю надрывается протяжное оглушительное нет, заглушая сердцебиение, которое, кажется, окончательно парализовано страхом.
А он лишь улыбается, и это ужасно.
Глотнув побольше воздуха, с отчаянием выдыхаю:
— Я не понимаю, о чем вы говорите…
— Ох, думаю, понимаешь. Я неплохо научился читать знаки за годы жизни; в конце концов, у меня трое детей. И да, у меня есть жена, — улыбаясь, отвечает он на незаданный вопрос. — В это так трудно поверить? У твоего похитителя тоже есть жена, но, полагаю, это принять сложнее после того, что он сделал с тобой.
Иисусе! Господи, дай мне умереть сейчас же.
Все еще может обойтись. Может… станет…
— На чем я остановился? Когда моя жена ждала ребенка, она вела себя точно так же, как ты сейчас, — охотно продолжает он. — Она чересчур оберегала свой живот, постоянно прикрывая его, и ты делаешь точно так же, я видел это. А частые обмороки? Ну, она реже теряла сознание, но я понимаю, что твои условия куда хуже, так что…
В голове ни единой мысли. Пустота. В отчаянии осматриваюсь вокруг: дверь, Эйвери, ванная… Боже, мне не уйти.
Но даже если бы я могла сбежать… он уже знает.
Не раздумывая, поворачиваюсь и бегу в ванную; может, удастся запереться там и дождаться, пока не придет Люциус, чтобы в очередной раз спасти меня. Я почти у двери, еще чуть-чуть…
Невидимая сила тянет меня назад, и я врезаюсь спиной в стену и вскрикиваю от боли, ударившись головой. Пробую пошевелиться, но я словно прикована к стене. Господи, что же делать?
Эйвери встает передо мной, не касаясь, не приближаясь, а просто пристально глядя на меня с блуждающей улыбкой.
— Отпустите меня! — истерично выкрикиваю я. — Вы не имеете права!
— О, а я-то думал, у нас милая беседа, — спокойно поизносит он. — Правда, Гермиона, я рад за тебя. Дети — это то, ради чего стоит жить…
— Я не беременна! — шиплю я. — Не знаю, откуда вы взяли всю эту чепуху, но вы точно ошибаетесь!
Он смотрит мне прямо в глаза, и я не успеваю опомниться, как чувствую чужое проникновение в свой разум… о боже…
— Беременна, — мне кажется, я слышу металл в его голосе. — Не делай из меня идиота, Гермиона. И не лги мне. Я этого не люблю.
Этого хватает, чтобы заткнуть меня. Закрываю глаза; он не знает, кто отец ребенка, и разрази меня гром, если я помогу ему докопаться до истины.
Внезапно мои глаза открываются против воли — эта сволочь использовала какое-то заклинание. Наши взгляды встречаются, и у меня нет иного выхода, кроме как смотреть на него в упор…
Люциус никогда не заставлял меня держать глаза открытыми. Даже он не смог пересечь эту черту.
— Оставьте меня, прошу вас, ради бога…
— Силенцио!
Теперь я не могу даже говорить. Замечательно!
— Ты не идешь мне навстречу, так что я вынужден применить силу, — шепчет он. — Предупреждаю, я не люблю плохие манеры, особенно от такого примитивного существа, как ты.
Закусив губу, чувствую на языке кровь.
Он это видит, но ему все равно.
— Сейчас я хочу знать, чей это ребенок? — тянет он. — Насколько я знаю, кандидатов не так уж и много. Так кому же оказана эта… честь?
Нет. Нет. Господибожемой НЕТ!
Стараюсь думать о чем-то другом, о чем угодно, но только не о Люциусе. Не буду, не буду, не буду…
— Естественно, не мой, — на выдохе констатирует он, посмеиваясь, и… «Его смех звучит довольно приятно», — невольно отмечаю я. — Даже если бы дело было не в твоей грязной крови, я все равно считал бы, что овчинка выделки не стоит. Уж прости, дорогая, но ты далеко не красавица, сама знаешь.
Люциус когда-то сказал то же самое…
Нет. Не думать о нем. Наши жизни зависят от этого.
Он кривит рот в садистском оскале.
Хотела бы я закрыть сейчас глаза, потому что… их действительно начинает щипать от слез.
Изогнув одну бровь, он склоняет голову набок, словно обдумывая что-то, как будто он еще не знает точно, что происходит, и до чего он вот-вот докопается, ублюдок, сволочь, мерзавец…
— Конечно, это может быть Драко, — резюмирует он. — Вы ведь учились вместе, да? Скажи, могло быть такое, что среди учебников и пергаментов зародился роман? Интересно, что его отец думает по этому поводу? Единственный сын и наследник спутался с грязнокровкой!
Чувствую, как пылает лицо. Он знает. Уже знает… так зачем издевается надо мной?
Кроме того… Драко? Меня мутит от одной только мысли об этом.
Эйвери копается у меня в голове и наконец — видимо, найдя ответ, — усмехается.
— Нет, не думаю, — мягко произносит он. — И почему-то я склонен думать: у Драко кишка тонка, чтобы взять тебя силой. Ну и еще, сомневаюсь, что он вообще когда-либо хотел тебя. Слышала бы ты, что он о тебе говорит, Гермиона…
Глаза жжет, но Эйвери не дает мне передышки. Как выпутаться из этого? С нами все кончено — с Люциусом, и со мной, — без сомнений. Ни семейных уз, ни скелетов в шкафу — как Люциус и говорил, — так что у Эйвери нет никаких причин замалчивать нашу тайну.
— Итак, кто же у нас остается? — издевательски тянет он, и в его глазах загорается тот же мрачный огонек, что я видела лишь однажды — в тот ужасный день, когда он приказал Рону изнасиловать сестру.
Я не в силах больше сдерживать слезы, и, судя по его лицу, он наслаждается моим состоянием.
— Ну-ну, не надо плакать, — вполголоса произносит он, и мне хочется закричать на него, умолять, чтобы он позволил мне моргнуть хотя бы разок, но я не могу. Не могу даже взгляд отвести.
Он достает из кармана носовой платок и аккуратно вытирает мои слезы.
Хочется отшатнуться, но я не могу пошевелиться.
Он улыбается.
— Слезами горю не поможешь, Гермиона, — из чьих-то других уст эти слова звучали бы почти дружелюбно. — Уверен, молодой Рональд Уизли будет
