С силой толкаю дверь и яростно колочу ни в чем не повинную деревянную поверхность.
Но что я могу сделать? Кого хочу позвать?
Запрокидываю голову назад и набираю в грудь побольше воздуха, а потом выкрикиваю, молотя кулаками дверь: «Люциус! Люциус!»
Тишина в ответ. В отчаянии я зову остальных:
— Беллатрикс! Долохов! Люциус!
Прижимаю ухо к двери в надежде услышать шаги или хотя бы их крики и проклятья в мой адрес.
Ничего. Только тишина.
Кричу от злости и пинаю дверь, — большой палец на ноге пронзает боль, — а потом, отвернувшись, прислоняюсь спиной к двери, беспомощно глядя в пустоту комнаты.
Глупая. Неужели, действительно веришь, что они спасли бы Гарри только потому, что ты их попросила об этом?
Желудок крутит так, будто я спускаюсь на скоростном лифте.
Некоторое время я стою, не двигаясь, безучастно глядя перед собой.
Все будет хорошо. Орден не пустит его в Нору, а даже если и так, то они пойдут с ним. А уж Орден-то сможет победить, так уже было раньше. Плюс ко всему, Уизли не дадут убить Гарри. Он был им почти как сын все эти годы, так с чего им желать ему смерти?
Эта мысль греет душу. Я не могу думать иначе. Я должна доверять им, потому что если не буду, то…
Минутку.
Это что… Омут Памяти?
Не может быть! Что он делает в моей комнате?
Осторожно подхожу к серебряной чаше, стоящей на моем туалетном столике, заглядывая в нее.
Это действительно Омут Памяти. Прозрачные пучки и нити свиваются в причудливые узоры внутри чаши.
Но чьи это воспоминания? И какого черта они делают в моей комнате?
Нервно озираюсь по сторонам.
Может быть, Люциус здесь под плащом-невидимкой. Возможно, он по каким-то причинам хочет, чтобы я заглянула в Омут, и сейчас наблюдает за мной.
Но с чего бы ему так поступать?
— Перестаньте прятаться, вы, жалкий трус, — в ярости шепчу я.
Нет ответа.
Поворачиваюсь к Омуту, нерешительно заглядывая внутрь, всматриваясь в серебристые спиралевидные нити чужих мыслей. Не соображая, что делаю, я протягиваю руку и касаюсь кончиками пальцев дымчатой субстанции.
Меня затягивает в Омут, и я будто падаю в водоворот, вращаясь среди этих призрачных вихрей. Глубже, глубже…
Пока не касаюсь ногами каменного пола в комнате.
Она почти как моя, но обстановка в ней богаче: кровать с балдахином, стены увешаны гобеленами.
Думаю, это другая комната в этом же доме. Странно… здесь уютно, почти как дома. Если вообще можно когда-нибудь назвать это место домом.
Секунду спустя в воздухе появляются две фигуры. Это Люциус, поддерживающий под руку Долохова, который сейчас без сознания.
Это воспоминание о той ночи? Ночи, когда Люциус стал моим спасителем из той черной непроглядной тьмы, в которую превратилась моя жизнь?
Люциус отпускает Долохова, презрительно и с отвращением глядя на него, а потом достает палочку.
— Иннервейт!
Долохов медленно открывает глаза и садится, постанывая от боли и хватаясь за голову.
— Поднимайся, Антонин, — Люциус растягивает слова. — Хоть раз в жизни прояви чувство собственного достоинства.
Долохов неуверенно встает, ехидно посмеиваясь.
— Достоинства, Люциус? — Он отряхивает пыль с мантии. — Интересно, это достоинство толкнуло тебя на защиту этой потаскушки?
Люциус грубо хватает его за отворот мантии и тащит через всю комнату, толкая его спиной к стене и сдавливая его горло. О, теперь Долохов выглядит испуганным. Он с ужасом смотрит на кончик палочки Люциуса, направленной ему в лицо. Сейчас на лице этого ублюдка написан тот же самый страх, что владел мной в ту ночь. О, да!
— Это не игра, — шепчет Люциус. — Она — грязнокровка. Кусок маггловской грязи. Была бы она ведьмой, тогда был бы другой разговор, но тебе известно, что грязнокровок нельзя трогать.
Лицо Долохова искажается яростью.
— Конечно, я знаю это, Люциус, — шипит он. — Не ты ли множество раз напоминал мне об этом? Удивительно, как это одни правила распространяются только на тебя, а другие — на всех остальных. Что бы сказал Темный Лорд о Люциусе Малфое, рьяном защитнике чистокровных обычаев, заигрывающем с грязной маггловской девкой?
Люциус глубоко вздыхает, черты его лица напряжены, и он бледнеет, пытаясь побороть злость.
— До тех пор, пока ты обещаешь мне впредь не высказывать таких омерзительных предположений, я буду делать вид, что не заметил оскорбления.
Долохов просто улыбается.
— Я почти попал в яблочко, Люциус? — Он практически выплевывает каждое слово.
— Предупреждаю тебя, Антонин…
— Нам всем это уже известно. Мы обсуждали это с Беллатрикс. Ей противно. Противно от того, что ты привязался к сучке. Какого хрена ты трахаешь грязнокровку, когда у тебя есть такая красавица-жена и Беллатрикс? Ты что, хочешь запачкать…
Люциус бьет Долохова кулаком в лицо, тот вскрикивает, хватаясь за нос, и скулит от боли, по его пальцам течет алая кровь.
— Постыдился бы, Антонин, — ледяным тоном произносит Люциус. — Это тебе присущи все эти извращения, и не смей обвинять меня в том же. Она такая грязная, что до нее даже дотрагиваться страшно, и я бы никогда так не поступил.
Последние слова Люциуса тонут в нарастающем гуле, обволакивающем меня, комната исчезает, сменяясь другой, и теперь я узнаю обстановку. Приглушенный красный свет заставляет меня задыхаться от воспоминаний об этом ужасном подземелье.
И я в ярости кричу на Люциуса, размахивая руками.
— А на кого вы предлагаете мне его потратить? На кого-то вроде вас? Вы это имеете в виду?
Желудок ухнул куда-то вниз.
Боже, я… действительно сказала это?
С ужасом смотрю, как Люциус прикладывает пальцы к моим губам.
— Тихо, моя маленькая грязнокровка.
Он притягивает меня к себе, вжимаясь бедрами в мои. Я дрожу в его руках и закрываю глаза, когда он приближает лицо к моему, достаточно близко, чтобы…
В этот момент он с силой дергает меня за волосы так, что моя голова больно ударяется о каменную стену. Я вздрагиваю, потому что отлично помню, как это было больно.
— Как ты посмела даже предположить, что я когда-либо рассматривал такой поворот событий? Ты правда думала, что я буду марать руки о грязнокровку, а особенно о тебя… тебя! Ради Бога, да ты только посмотри на себя! Я скорее прыгну со скалы, чем коснусь такой мерзости, как ты. Тебе ясно?
Картинка расплывается перед глазами, и я вновь будто проваливаюсь в дымчатую воронку, проплывая сквозь тьму и туман воспоминаний Люциуса.
Потому что это именно они, его воспоминания, ведь только он один мог видеть то, что тогда происходило.
Одному Богу известно, как Омут Памяти Люциуса оказался в моей комнате. Он специально сам его принес, чтобы я увидела его воспоминания?
Если так, то я не вижу в этом никакого смысла. Почему он хочет, чтобы я увидела эти воспоминания?
А вдруг, нет. Вдруг… не знаю, может, Омут оказался здесь по ошибке или что-то в этом роде.
Не будь идиоткой, Гермиона. Он далеко не дурак.
Но тогда это значит…
Туман рассеивается, и
