И Коннор не знает, сколь долго смотрит в белый потолок, вжимаясь спиной в стену, пока идёт операция. Не знает, сколь долго стоит так, ожидая грядущего. Взгляд опускается на руки, перепечканные в крови, отзываясь в эфемерной душе приступом страха. И страх этот в сто крат хуже того, который испытывал Саймон перед смертью. Алая кровь размывается по пальцам, смешивается с кровью цвета летнего неба, заставляя Коннора стиснуть зубы. Рука Маркуса ободряюще опускается на плечо, но Коннор хочет содрать её с себя, когда парень заглядывает ему прямо в глаза, грустно улыбается, будто понимает всё то, что он чувствует. Наверняка он чувствовал нечто подобное, когда оставил своего раненного друга на крыше башни Стрэтфорд. Саймон умер в одиночестве. Его убил сам Коннор. Охотник на девиантов — который сам стал одним из них. Карма смогла его догнать, по другому и не скажешь.
— Он хочет тебя видеть, — Маркус всё ещё смотрит ему прямо в глаза, будто ища в них что-то. Но в них нет ничего, кроме хаоса эмоций.
— Это хороший знак, что он может разговаривать?
Маркус ничего не говорит, но в глазах его печаль всей земли, агонизирующей в огне собственной преисподней. Коннор хочет, чтобы он сказал всё как есть, хочет дать ему по зубам, стереть с лица маску блаженного спасителя, который знает всё лучше всех. Человечность в нём фонит так, что Коннору становится больно физически. Маркус жил с человеком, удивляться ему такому вовсе и не стоит. Карл сделал его тем, кто он есть сейчас. Маркус живёт дальше, хоть его названый отец давно уже мёртв. Но Коннору не нужна человечность без Хэнка.
— Хирург сделал всё, что мог, но пуля разорвалась внутри. У тебя будет время попрощаться, — Коннор отводит взгляд, сжимая ладони в кулаки. Коннор прекрасно знает, что подразумевает Маркус. Он ведь не смог проститься с собственным отцом. Карл умер у него на руках. — Иди к нему. Я подожду здесь.
Коннор скидывает с плеча руку Маркуса и, сделав несколько шагов, замирает у двери палаты, не решаясь войти. Он оборачивается, а лидер отгремевшей революции ободряюще кивает и грустно выдыхает, когда бывший охотник на девиантов распахивает дверь и скрывается в больничной палате. Маркус понимает его сомнения и эмоции как никто другой. Маркусу они привычны. Но Коннор был создан для решения поставленных задач своей корпорации без права перечить приказам. Коннор был машиной, принявшей человечность. А подобным всегда легче ломаться, когда связующая нить рвётся, оставляя после себя кровавые разводы оглушающей потери. Ему понадобится помощь, а Маркус всегда привык возвращать свои долги.
— Неважно выглядишь, — Хэнк давит из себя вымученную улыбку, когда Коннор опускается на стул рядом с больничной койкой. Хэнку кажется, что его пластиковый парнишка впервые сутулится, будто удерживая на плечах своих всю скорбь мира. В этом он сейчас очень схож с Маркусом, но в то же время — прямая его противоположность. Он всегда был слишком чувствителен и восприимчив к эмоциям. Девиация обострила их до предела. — Прости, что подвёл тебя.
— Вы? — Коннор качает головой и горько усмехается, отчаянно избегая встречи взглядами. Размеренный писк сердечного ритма оседает в комнате обратным отсчётом человеческой жизни. — Это я подвёл вас. Я оказался слишком слаб. Не смог вас защитить.
— Я ведь не фарфоровая кукла, чтобы меня беречь, — Хэнк старается вложить в голос суровость и наигранное возмущение, а рука тянется к руке андроида, заставляя Коннора вздрогнуть и стиснуть зубы, отведя взгляд куда угодно, но только не на Андерсона. — Посмотри на меня, Коннор.
И когда парнишка, тонущий в водовороте своих эмоций, всё же смотрит ему в глаза, Хэнк лишь слабо улыбается, замечая в карих глазах напротив подозрительный блеск. Он никогда раньше не видел слёз в глазах Коннора.
— Не кори себя за случившееся, слышишь меня? Это могло случиться раньше, такова наша работа, — Хэнк ощущает, как ладонь Коннора накрывает его руку. На коже парня разводы уже засохшей крови. Своей и его. Как это символично. — Но ты всегда оказывался рядом, утаскивал с края, не позволяя сорваться. Теперь моя очередь, разве нет? Или ты всё тот же чёртов эгоист, который по-прежнему хочет быть впереди всех и вся?
— Я думал, что смогу с этим справиться, — Коннор вздыхает, а голос его срывается, ломается болезненным сожалением. — Думал, что со временем эти эмоции утихнут. Но почему сейчас мне так больно? Я не хочу, чтобы вы ушли. Но ничего не могу с этим сделать.
— Это и называется человечностью, Коннор, — Хэнк слабо и понимающе улыбается. — Людям всегда сложно находиться в гармонии с собственными эмоциями. Но ты не человек, ты лучше, чем все они вместе взятые. Никогда не позволяй их грязной сущности замарать себя. Ты — исключение из всех правил, сынок. Мой славный и надоедливый андроид, который спас этот мир и вернул своему старому напарнику веру в него.
Коннор стискивает зубы и сжимает ладонь Андерсона двумя руками, прижимая её к щеке. Хэнку становится больно не только физически, когда на коже пальцев оседает горячая слеза, а Коннор, будто испугавшись подобной реакции своего, по сути, синтетического организма, прячет лицо в руках, которые всё ещё сжимают его ладонь.
— Всё хорошо, сынок, — однажды он непрерывно шептал эти слова своему умирающему сыну, но теперь он даже рад, что умирает сам, не видя смерть ещё одного сына. Но ему безмерно жаль, что Коннор останется наедине со своей скорбью. Хэнк лучше всех знает, как она ломает, оставляя после себя обжигающую пустоту. Мужчина смотрит внимательно, будто желая запомнить Коннора таким: человеком не только снаружи, но и внутри. — Это нормально. В этом нет ничего постыдного.
Коннор вскидывает голову, когда размеренный писк аппарата сердечного ритма сбоит на пару ударов меньше. Андроид подаётся вперёд, когда дыхание Хэнка становится прерывистым, сиплым шумом вырываясь изо рта.
— Хэнк?
— Тебе будет сложно, — на мгновение взгляд Андерсона мутнеет, чтобы вновь сфокусироваться на лице Коннора. — Будет сложно смириться и отпустить. Я знаю, каково это, когда привычный мир рушится, словно карточный
