— Обещаю, — Коннор улыбается сквозь собственную боль и кивает, а перед глазами всё плывёт, когда пищание сердечного ритма становится оглушительно-болезненным.
— Я теперь увижу Коула, — на губах Хэнка оседает улыбка неизбежности, а Коннор сильнее сжимает его ладонь и стискивает зубы. Слёзы его больше не пугают. Они катятся по щекам, въедаются в кожу пальцев, оставляя разводы на засохшей крови. — Но мне жаль… Жаль, что оставляю тебя одного, сынок, — Коннор подаётся вперёд, будто желая укрыть напарника собственной тенью и прогнать смерть прочь. — Мне будет тебя не хватать, Коннор.
— Не уходи, — Коннор едва выговаривает слова, когда хриплый вдох рвёт синтетическую глотку. Ему не обязательно дышать, но имитация становится необходимостью, когда Хэнк сжимает его ладонь своей ладонью. — Я не справлюсь без тебя. Я просто не смогу.
— Ты нужен был мне больше, чем я тебе, — Хэнк улыбается, а дыхание его становится всё слабей и слабей. — Ты и Коул — лучшее, что случалось со мной в этой жизни. Я горжусь тобой, сынок. Мой уникальный андроид, который показал мне, что жизнь ещё может стать лучше… Мой сын.
Коннор улавливает как на лице Хэнка пробегает едва уловимая тень, разглаживающая морщинки на лбу, стирающая все следы боли не только физической, но и душевной. И когда сердечный ритм уходит в сплошную линию, Коннор и не дышит вовсе, всё ещё сжимая ладонь Хэнка в своих руках. Боль душит, сводит зубы воедино, а желание вырвать ядро тотального отключения из собственной груди отзывается судорогой по всему телу. Чья-то рука опускается на плечо, но Коннор смотрит на лицо человека, который звал его сыном. И в теле его больше нет жизни. Нет привычной ухмылки, удивлённого взгляда и злости. В спину больше никогда не прилетит колкое словцо, а в лицо больше не будет сказано отчего-то теперь уже привычное «сынок».
— Пойдём, — голос Маркуса разносится где-то на границе бушующих эмоций, а Коннору хочется в этот раз и в самом деле дать ему по зубам, но он только кивает, а затем послушно поднимается на ноги. У двери он оглядывается, но мгновенно отводит взгляд и жмурится. Боль, растекающуюся по тириуму, можно прощупать пальцами, обжечься, как в кислоте. — Позволь боли оглушить себя. Не держи скорбь внутри. От этого будет лишь хуже.
Но Коннор ничего не говорит, даже не смотрит в его сторону. Молчит он и тогда, когда Маркус подвозит его до дома лейтенанта, а собачий вой доносится из распахнутого окна, стоит только Коннору переступить порог дома. Маркус не лезет в душу, не настаивает на собственном присутствии. Коннор не из тех, кто ищет поддержки в других. Он привык справляться сам. Хэнк был исключением. Единственным исключением из всех возможных правил идеального солдата.
И после того дня они видятся лишь раз, когда дождь заливает город, стекает с могильных плит в разбухшую грязную землю кривыми линиями. Они стоят плечом к плечу — два лидера, которые сражались каждый за собственные идеалы, а молчание разбавляется лишь далёкими раскатами грома. Они оба молчат намеренно. В скорби Коннора нет места пустым словам. И Маркус, опустив руку на его плечо в привычном ободряющем жесте, уходит прочь, оставив друга наедине с собой. Коннор касается пальцами чёрной могильной плиты, прижимается лбом к холодному камню и закрывает глаза, позволяя дождю смыть с себя тяжесть потери. Но ей никуда не деться. Дождь бессилен, если вся скорбь и боль сконцентрирована в эфемерной душе. Ей никуда не деться, а Коннору никуда не деться от неё.
— Надеюсь, ты увидел сына, отец, — Коннору слово это непривычно на слух, но оно рвётся из души, оседая на могильной плите принятием. Всё слишком правильно. Именно так, как и должно быть. — Жаль, что у андроидов не бывает послесмертия. Наверное, мне бы хотелось туда заглянуть.
И Маркус, всё ещё сидящий в машине, ловит взглядом одинокую фигуру, которая на мгновение замирает у ворот кладбища. Маркус грустно улыбается и кивает, а Коннор лишь смотрит внимательно, чтобы в следующее мгновение скрыться за стеной ливня и тумана.
С того дня Маркус его больше не видит, лишь иногда слышит обрывочные слухи о спонтанно возникающих ячейках, выступающих против создания корпорацией Киберлайф новых андроидов. Слухами этими полнится Детройт и несколько близлежайших штатов. А в один из дней, когда со смерти лейтенанта Андерсона и исчезновения Коннора проходит год, в экстренных новостях Маркус видит горящую башню Киберлайф. Он видит чёрный столб дыма, который траурными клубами рвётся в небо. Лидер революции разбирает несколько слов про террористическую атаку, про саботаж изнутри и взрыв, который уничтожил головной центр и сервера башни.
Маркус не вдаётся в количество жертв, он лишь видит в резко пробегающем кадре любительской съёмки знакомые черты лица, которое мгновенно теряется в толпе людей и журналистов. Коннор всегда умел выжидать, всегда умел расчитывать каждый свой шаг. И год оказался достаточным сроком для осуществления поставленной задачи.
Карл однажды сказал, что месть всегда подают холодной, и у неё никогда не бывает срока давности. Коннор выждал и ударил беспощадно, словно точно знал, куда нужно бить. И удар этот сотряс Детройт до основания.
Маркус не знает, как реагировать. Он лишь молча смотрит в экран телевизора и отчаянно надеется, что мечущаяся душа Коннора смогла найти покой, осуществив свою месть. Но месть всегда ведёт к краю пропасти, перешагнув через которую, обратной дороги уже не найти.
========== Часть 10 ==========
Комментарий к
The Goo Goo Dolls - So alive
Хех, получилась такая семейная зарисовочка, но душа всё равно просила стёклышка хд. Автор обещал, автор сделал передышку в страданиях, надеюсь всё получилось :D
https://yadi.sk/i/bZecvGKU3XACLQ
https://yadi.sk/i/Jic1RmdY3XAD8h
Коннор никогда не отмечал каких-либо праздников. Он вообще не понимает, почему они нужны, не понимает, почему люди суетятся и бегают по магазинам, ища подарки. Тому, кто знал себя машиной без эмоций, сложно адаптироваться к жизни в постоянном их присутствии. Ведь эмоции теперь часть его самого. Не программный код, заточенный под определённый алгоритм поведения, а нечто большее, заставляющее растерянно и восхищённо смотреть на огромную ель, которую устанавливают на центральной площади города. Есть в этом древе что-то притягательно величественное и дикое, словно в каждой её хвое, наверняка дышащей в лицо запахом смолы и свежести, живёт дух дикой природы, которую Коннор никогда особо не видел. Хэнк однажды сказал, что городские парки — лишь блеклая тень того, что скрывается вне бетонных и стеклянных стен мегаполисов. И Коннор отчего-то отчаянно хотел
