Бабка Матрена спорить не стала, только губы поджала, подумав, видимо, так же, как и Ольгушка, что одно другому совсем даже не мешает и чем больше заступы за кормилиц-коровушек, тем вероятней благополучный исход.
– Я пойду! – вызвалась тогда Ольгушка и поспешно сунула руки в лоханку с водой, а потом вытерлась повещалкиным полотенцем, причем проделала она это так проворно, что ни тетка Лукерья вызвериться не успела, ни бабка Матрена – возразить, мол, рановато еще девке в бабьи дела мешаться.
– Мне семнадцать годков, – предупреждая ее слова, строптиво заявила Ольгушка. – Чего ж годить? Самое время. За тетеньку пойду! («За матушку-покойницу!» – добавила она мысленно.) – Ведь чем больше народу встанет против Коровьей Смерти, тем лучше, так, бабушка Матренушка?
– Ишь как запела, лиса льстивая, – усмехнулась старуха и дала свое согласие.
Конечно, тетка Лукерья потом Ольгушку поедом есть начала, да поздно было: коли в обряде участвовать обещано, взять это обещание обратно было невозможно!
Последнее, что надлежало сделать вечером, это прибить к воротам скотного двора лапти, измазанные дегтем: дегтярного духа Коровья Смерть не выносит!
В полночь раздался звук би́ла: сковородки, в которую колотила у околицы бабка Матрена, следуя своим обязанностям повещалки. Была она одета в одну только рубаху, на которую накинут тулуп, и так же одевались все женщины, которые, заслышав би́ло, выходили к околице, держа в руках пучки зажженной лучины, а еще ухваты, кочерги, метлы, косы, серпы, а то и просто прихватив дубинки покрепче да поувесистей. Вышла в одной рубашонке да шубенке и Ольгушка.
Кроме женщин, на улице в такую пору не было ни души: скотина крепко-накрепко заперта по хлевам, собаки – на привязи. А все мужики от мала до велика знали: в эту ночь надо сидеть по избам и носа на улицу не казать – во избежание беды великой.
Когда Ольгушка прибежала к околице, женщины уже притащили туда соху, в которую и запрягли Матрену-повещалку. Конечно, старухе было тяжело соху волочь одной, но уж такая участь повещалки. Опахать деревню межевой бороздою предстояло трижды!
Остальные же бабы, чтобы устрашить чудовище, которое проглатывало коров целыми десятками зараз, шли следом и учиняли страшный шум: орали, бранились, читали заклинания, какие кто помнил, и некоторые из них относились ко временам столь древним, что православные священники за них и анафеме могли предать:
Уж ты Смерть, Коровья Смерть,Пошла вон с нашего села,Пошла вон с нашей деревни!Вместе с нами Велес[12] всталЗащитить коровушек.Встал он с огнем святым,Да с вилами вострыми,Да с тяжелой кочергой,Да с лохматою метлой.Он тебя огнем пожжет,Он тебя вилами приколет,Он тебя кочергой прибьет,Он тебя метлой выметет.Так поди ты прочь от нас,Смерть Коровья,Именем Велеса тебя заклинаем,Поди прочь и не ворочайся!Аминь!Если же этой ночью попадалось на глаза женщинам какое-нибудь животное, или, храни бог, человек, на них накидывались всей толпой и старались прогнать от деревни подальше, а лучше и вовсе убить, ибо облик того встречного существа принимала сама Коровья Смерть. Именно поэтому и держали всю скотину запертой в ту ночь, именно поэтому мужики носа из дверей да окон не казали, чтобы не увидеть чего не надо, а главное, не попасться на глаза бабам…
«Да нет, как же так? – смятенно думала Ольгушка, глядя сейчас в окошко. – Никогда не являлась Коровья Смерть в иное время года, не в феврале… насылать болезни на скотину, конечно, насылала, но чтобы в своем обличье явиться – не случалось такого! Что же делать? Как же быть? Куда же она держит путь, проклятущая?!»
Пригляделась Ольгушка пристальней – и сердце у нее так и замерло: у безобразной и злобной Коровьей Смерти должны быть руки с граблями, которыми она и гребет коровушек не по одной, а сразу десятками. Но у этой старухи, что идет сейчас по деревне, огромные человеческие руки с длиннющими звериными когтищами… Да она ли это, Коровья ли Смерть?! Вдобавок сказывают сведущие люди, что само по себе это чудище в деревню-село дороги не найдет: непременно завезет или занесет ее прохожий-проезжий человек.
Но никаких прохожих-проезжих в Берложье в последние дни не было… А появись кто-то в соседских Курдушах, слух о том разлетелся бы незамедлительно.
Нет, вдруг сообразила Ольгушка, был один прохожий-проезжий. Был! Демон сюда явился, убийца своей тетки Лукерьи!
И вспомнились его слова, которые Ольгушка прежде пропустила мимо ушей: «Коли так, пойду, с собой зло свое заберу, натешусь им на просторе…» Сказал он это, когда Ольгушка наотрез отказалась мстить крестьянам.
Ах, теперь понятно, почему такими знакомыми кажутся Ольгушке эти когтищи звериные, окровавленные! Да ведь это когтищи Демона, это Демон принял обличье Коровьей Смерти, чтобы натешиться злодейством.
Ишь, мало ему, что убил родную мать, – еще бо́льшие злодейства потребны!
А покойная тетка Лукерья, значит, об этом прознала неведомым образом… как только сняли с нее перстень, так и зло с нее сошло, вот и явилась на миг ее душа, чтобы Ольгушку упредить о беде.
Но что делать?.. Как что? Говорила же тетка Лукерья: в набат бить!
Слышала, слышала Ольгушка когда-то от сведущих людей: чтобы избавить деревню от мора или какой-то другой опасности, девка должна подняться на колокольню и начать бить тревогу.
То, что добра от Демона ждать нечего, это понятно. Значит, надо сделать то, о чем просила тетка Лукерья: решиться выйти из избы, бежать к церкви, благо она рядом, взобраться на колокольню – и… Заслышав набат, люди должны снимать иконы со стен и выходить с ними из домов, чтобы отпугнуть беду ликами святых и крестным знамением. А этого Демон страшится, еще как страшится! Ольгушка помнила, что тетка Лукерья всего лишь воздела руку для крестного знамения, а Демон с ужасом отпрянул, а когда Ольгушка перекрестилась, так его и вовсе неведомой силой отбросило к стене, он даже упал, и адским смрадом от него разить стало. И это от одного лишь креста, на него наложенного. А если все жители Курдушей и Берложья выйдут с иконами да крестами, Демон и вовсе будет стерт с лица земли.
Конечно, надо бежать на колокольню, да скорей!
Однако… однако же Демон требовал, чтобы Ольгушка сидела дома, если хочет остаться жива!
Ох, как страшно, страшно как… но еще страшней станет ей, когда поутру пройдет она по безмолвным улочкам, заглянет в избы и в каждой увидит мертвые тела соседей, изодранные когтями так же, как было изодрано тело бедной тетки Лукерьи!
Ольгушка приникла к окну, разглядывая улицу. Страшной старухи, обличье которой принял Демон, видно не было. Неужели уже зашел он к кому-то?!
Поблизости как раз избенка бабки Матрены. Она одна живет, заступиться за нее некому, а она совсем ослабела: надорвалась, заболела с тех пор, как соху по осени вокруг Берложья
