– Ни на обед, ни на полдник не разбудила! А обязана была помочь, накормить. И ты хороша! Помереть хочешь? Вечным сном уснуть? Ешь! Обе порции!
– А ты?
Я с отвращением смотрела на еду. Вчера у меня при виде полной тарелки были приступы жесточайшего голода, а сегодня я заставляла себя есть, невольно вспоминая, что во время войны в Ленинграде равнодушие к еде было первым признаком приближающейся смерти. И восприняла эту мысль совершенно спокойно.
– Я рядом с установкой пробыл всего ничего, а ты – несколько часов. Мне можно и поголодать денек.
– Нет, я больше своей порции не осилю. – Я попыталась сесть, он помог мне, поддержал миску с совсем холодным супом – гадость невероятная, хорошо, не жирный, так что хоть съедобен, иначе бы весь рот застывшим жиром залепило.
– Как ты? – Лаки дождался, пока я не возьмусь за второе. – Они тебя не тронули?
– Нет. Тебя?! – Я снова вгляделась в лицо парня, на котором синева проступала все сильнее.
– Серьезно взяться за нас они не посмеют!
– Лаки, что происходит?
– Ешь давай! И ты обещала мне рассказать о мультфильмах. Спать я тебе больше не дам.
Когда медсестра принесла ужин, Лаки попытался высказать все, что думает о ее профессионализме, но та равнодушно ответила, что все зависит только от нас, она – не сиделка, а мы должны сказать спасибо за то, что находимся в таких хороших условиях.
Утро опять началось с противного, визгливого голоса медсестры, болезненных уколов и отвратительного завтрака. Потом Лаки снова увели на допрос, а ко мне явились вчерашние следователи и молчаливый адвокат, и «беседа» возобновилась, только велась она уже намного более жестко. Я старалась обдумывать каждый их вопрос, не говорить сразу, меня торопили, требовали немедленно ответить, пытались сбить с толку. Я и в обычное время не отличалась быстротой реакции, теперь же вообще не знала, что делать. К тому же мне пришлось отвечать на вопросы двоих, заранее подготовившихся, опытных следователей, отвечать, не зная, что произошло в том, да и в моем мире. Знала я только одно: ни команда Хаука, ни ребята Тихона не связаны с теми, кто готовил и первое нападение, и второе – в Эмторе. И уж тем более они не причастны к событиям в моем мире!
Сколько времени может вестись допрос? Час? Два? Пять? Помню, в новостях в моем мире мелькали сообщения, что кого-то из политиков сутки допрашивали. Не знаю, так ли это, но точно уверена, что со мной «беседовали» больше восьми часов. Не было перерывов ни на обед, ни на, простите, туалет, хорошо, что я утром мало воды выпила, и могла потерпеть. Нет, вру, один перерыв был, минут на пятнадцать, чтобы адвокат успел пообедать, ведь без него они не имели права меня допрашивать. Но уж лучше бы его не было совсем. Иногда я теряла сознание, меня приводили в чувство, и допрос продолжался, а равнодушная медсестра, брезгливо убирая ватку с нашатырем, ставила свою подпись на подтверждении моего отличного физического состояния. Именно медсестра, врача я за эти дни ни разу не видела.
После очередного обморока я, не выдержав, попросила его позвать, старший из следователей презрительно скривил губы:
– Все зависит только от вас, вы знаете это. Скажете правду, дадите доступ к аппаратуре – вас переведут в отдельную палату, пригласят к вам лучших врачей. Нет… В общем, смотрите сами.
– Это давление со стороны следствия. – Я уже не говорила, а еле шептала.
– Это – не давление, давление будет завтра. А пока подумайте. Протокол подписывать не надо, вы все равно его не прочитаете. Приятного отдыха.
Они наконец вышли, я же снова потеряла сознание, придя в себя от прикосновения к лицу чего-то мокрого и холодного.
– Со, ты меня слышишь? – Надо мной склонился Лаки, еще более белый, чем вчера, с четко проступившими на лице синяками. Он снова протер мой лоб мокрым полотенцем. – Тебя кормили?
– Нет. – Я ответила еле слышно и снова чуть не «отключилась». Он все же заставил меня сесть, напиться – еды не было совсем.
– Прости, Со.
– За что? – Я старалась смотреть сквозь ресницы, чтобы свет не бил по глазам.
– За то, что ты здесь, а не дома. Сейчас попробую добиться хотя бы ужина. – Парень встал, двигаясь очень осторожно и стараясь не зацепиться за стены или мебель, но его сильно шатало. После нескольких ударов в дверь в камере появилась медсестра, брезгливо кинувшая на столик миски с перловкой и кружки с чаем:
– Завтрака не будет! У меня выходной.
– Вы обязаны кормить задержанных!
– Я никому ничего не обязана, тем более – вам!
Хлопнула дверь, замок привычно щелкнул. Лаки осторожно сел рядом со мной:
– Прости. Давай ужинать.
Мы насильно впихнули в себя противную склизкую кашу (а ведь перловка, если ее хорошо приготовить, – вкуснейшая вещь) и уснули – на разговор сил не оставалось.
Поспать нам не дали. Конечно, тогда мы не знали, сколько прошло времени – часов в камере ведь не было, – но потом я прочитала все в материалах дела. Немного позже полуночи в камеру пришли несколько крепких, хорошо тренированных мужчин. Ими командовал тот, кто приходил к нам в первый день, – не следователь, как я поняла, просто один из сотрудников этого заведения. Мужчины заставили Лаки встать, их начальник повернулся ко мне:
– Или ты подписываешь все, что тебе скажут, или он поработает тренажером для охраны.
Лаки одними губами сказал мне: «Нет». Я, не имея сил даже поднять руку, до крови закусила губу. Потому что знала: если они выбьют из нас эти проклятые подписи, мы им станем не нужны, а вот ребята, да и десятки, а то и сотни людей, чем-то не угодивших хозяину этих мордоворотов, окажутся в том же положении, в каком сейчас находились мы. Настоящие же преступники, те, из-за кого погибли сотни, не будут найдены.
Следующие полчаса описывать не буду, они и так мне до сих пор в кошмарах снятся. Били и меня, не так сильно, как Лаки, но мне в том состоянии и простого тычка хватило бы, чтобы отправиться в последнее путешествие. Били умело, оставляя нас на грани сознания и давая понять, что это только разминка. Я знала, что у каждого человека есть свой порог боли, за которым ему становится все равно, и он согласится на все, что ему скажут, но они пока, к счастью, до него не дошли.
– Все! – Мужчина, до этого ждавший в коридоре, вошел, дал отмашку своим «шкафам». – На сегодня хватит. Думайте. Завтра или подпишете, или… Спокойной вам ночи!
Последние слова он произнес с такой издевкой, что если бы смогла, своими руками придушила бы!
Лаки тяжело, опираясь на стену, встал, ушел в уборную, оставляя за
