– Территория там освещена плохо, – рассказывал Поп, как наиболее разбиравшийся в таких делах. – Камер нет, оружие у парней тоже не особо серьезное: травматика в основном, и пистолеты, правда, хорошие. А у нас броники и каски, и лица мы замазали, так что толку от их стрельбы было мало – в корпус стрелять бессмысленно, в голову попасть трудно, ногами же мы быстро двигали. Они пытались нас задержать, но ребята мои не зря тренировались, да и Фану室р – он вообще как таран шел, за ним сразу Хаук с Лаки прятались.
– Фанур?
– Ну, помнишь, он на седьмое ноября нас в автобусе прижал? – пояснил Лаки. – Такой большой башкир.
Я вспомнила шкафообразного парня с добрым, улыбчивым, как мультяшное солнышко, лицом.
– Ну вот, он в бронике вообще как танк, и травматика ему пофигу, пистолеты же там только у троих были, и они пока сообразили, – перехватил рассказ Тихон. – Парни нам дорогу расчищали, ни на что не отвлекались. Главное было – включить передатчик и попасть к тебе. Время-то шло. Но перевес все же оставался у охраны: они в нас стрелять могли, а мы в них нет, потому как не бандиты же, и их положение понимали, к тому же половина из нас – ученые. Хорошо, что гаражи на отшибе, поэтому никто пальбы не слышал – деревья звуки приглушили, связь же мы им тогда полностью отрубили. Ну, парни нас до двери довели, а с замками «близнецы» уже разбирались, быстро справились. Парни нас в лабораторию впихнули и двери снаружи заблокировали, а мы, как дураки, посреди темного гаража – вся аппаратура обесточена, надо запускать, прогревать. Те хмыри ничем не пользовались, боялись: ведь кто к тебе тогда приходил, тоже параллельщиками стали, со сбитым фоном, никто из начальства подобного, понятно, повторять не хотел. «Близнецы» и Шафкат с Виталием все запускать начали, еще сколько времени ушло.
– А Поп тогда в дверях с Фануром стоял, – вставил Азамат. – Сколько в тебя стреляли?
– Чего считать? Броник от травматики ведь защитил, да и из пистолета он только в упор пробивается, – отмахнулся Поп. – Фанур меня за шиворот и в лабораторию: «Чтобы там их прикрыл, иначе придушу!». Я влетаю – аппаратура еще только прогревается, парни Лаки что-то кричат, а он вперед между контактами чешет. Так и ушел. А мы еще полчаса ждали, пока канал установится. «Близнецы» и Шафкат с Виталием здесь переходник контролируют, а мы вперед, как в воду, нырнули. Знаешь, Со, я тебе не завидую: даже подготовившись, крышу еле на месте удерживаешь, а как тебя тогда в первый раз выдернуло… Ну, влетаем в комнатенку ту и видим умильную картинку: Лаки на полу сидит, ты ему на колени голову положила – то ли спишь, то ли померла уже. Он на ханыгу какого-то пистолет наставил, а сам пошевелиться боится, тебя потревожить. АлАл тебя откачивать принялся, парни к установке кинулись, чтобы обесточить да основную начинку выдрать – нечего вашим ученым о таком знать, – а мы с Лаки пошли исконников ловить. Посмотрели на них и плюнули: они не исконники, а алкаши. В кабинет забились, с пьяных шар ничего понять не могут, на столе еще несколько пузырей водки: дурики эти хотели сборку установки отметить, а потом горе заливать стали. Мы их тряханули и поняли: никакого толку, местные идиоты. Я им приказал при мне водку допить, и все. Если их потом ваши забрали, толку от алкашей не добьются. Пока с ними разбирался, Лаки к парням вернулся, помогать. Я захожу, а АлАл ему тебя на руки передает уже и кричит, что если он тебя от установки не унесет, то все, не вытянем одну дуру. Лаки и ушел. Мы установку раскурочили, небольшой пожар даж устроили, так, для маскировки, и обратно. А там нас уже ждали. Они ведь умные, к переходнику соваться не стали, и обесточивать тож, точно знали, что вернемся, и взяли нас на выходе. Всех в одну машину покидали, кто ранен, кто нет – им до лампочки. Привезли куда-то, быстро рассортировали: знали, гады, как проверять, кто к вам ходил. Только АлАла там оставили: он пулю словил, и его в реанимацию увезли, а нас в Москву. Здесь у отдела безопасности своя тюрьма, оказывается, есть, ну нас туда и упаковали, в одиночки два на два метра. Требовали, чтобы мы в подготовке заговора и сотрудничестве с исконниками признались, и еще много в чем, говорили, что вы уже все подписали. Мы их послали подальше, правда каждый по-отдельности: друг о друге толком не знали, а о вас с Лаки – тем более.
Я обернулась к Лаки, думая, что теперь будет рассказывать он, но тот молчал, отводя взгляд. Поп усмехнулся:
– Он тебе ничего не скажет, потому что дурак! Думает, ты не поймешь.
– Помолчи, а?! – Лаки оборвал его, но рассказу все же мешать не стал, только поглубже спрятался в тень от шторы.
– Ты на самом деле дурак, – вздохнул Тихон. – Не из-за того, что сделал тогда, а из-за того, как сейчас себя ведешь. Хаук, рассказывай ты, у тебя лучше получится.
Физик взглянул на прячущегося в тени друга, потом на меня, показал глазами, чтобы я помолчала до конца рассказа, и заговорил:
– Рассказываю с его слов и уверен, что он если и врал, то только преувеличивая свою вину. Лаки, мы все оказались в одинаковом положении, так что не бери на себя чужие грехи. Взяли вас прямо на выходе и воспользовались тобой, чтобы надавить на него. Сказали, что, если он не подпишет признательные показания об организации заговора против руководства конторы и о передаче сведений исконникам, тебя не станут реанимировать. Он подписал все там же. Но им было мало. Тебя-то они с того света вытянули, а потом вас обоих на спецсамолете в Москву повезли. По дороге один из сопровождавших – не конвоир, а именно из начальства, – намекнул Лаки, что если он откажется от показаний и потом станет свидетелем обвинения против тех, кто вас задержал, тот устроит так, что Лаки и тебя поместят в одну камеру, и он сможет защищать тебя, но для этого он обязан отказаться от показаний и ничего никому не говорить, даже тебе – камера может прослушиваться. Тот даже не требовал дать обещания, просто сказал, что, если вас в одну камеру поместят, Лаки будет им обязан, и вас из этой камеры скоро выпустят. Ну он и молчал все эти дни. А сволочи эти специально вас вместе закрыли, чтобы
