– Миша… Миша…
– Что такое? – встрепенулся я, когда неуклюжий автомобиль остановился возле какого-то вокзала.
– Приехали. Выгружайся.
Выгружаюсь. Что еще остается?..
* * *Закончив возню со своим нехитрым скарбом, мы с Орловым оказались в местной комендатуре, где нам пришлось долго ждать – комендант крепости генерал-майор Алексей Владимирович Шварц пока отсутствует, а посетителей к нему и без нас хватает с избытком. Рядом, ожесточенно и не особенно стесняясь окружающих, спорят два старых генерала, напоминающих самовары – так и исторгают из себя пар негодования. И пар этот настолько густой и плотный, что кое-кому и задохнуться можно от него.
– …Допустим, Льеж слаб и быстро сдался, но мне совершенно непонятно, почему австрийцы оставили Львов. Его можно было бы хоть минимально, но оборонять, а в итоге мы получили множество слухов. Я даже слышал, что тамошний корпусный командир удирал так поспешно, что забыл свой мундир с орденами, а офицеры штаба не успели захватить чемоданы. Но это так – мелочь. Перемышль обошелся гораздо дороже, а у нас самих с крепостями все не так обнадеживающе, к сожалению.
– Что же не так с нашими крепостями? Стоят себе, как и стояли.
– В том-то и дело, что стоят, как и стояли! Куропаткин энергично преобразовывал и улучшал, а Ридегер и Сухомлинов столь же энергично портили! О чем они там думали?! Нет, Новогеоргиевск не тронули и даже усилили, но что с остальными?! Варшавские казематы взорваны, Ковно жиденько укрепили бетоном лишь на версту с небольшим от центральной ограды, Гродно хоть заново строй! Вот что мы имеем!.. К тому же крепостная артиллерия! Вы же знаете, какова она у нас?
– Прекрасно знаю! Мы своей кровью и жизнями расплачиваемся за чужие ошибки! Что могут поделать наши три дюйма супротив германских «чемоданов»?! И главное, отчего так?!
– Лишь оттого, что при нашем Генштабе имеется, к несчастью для всей русской артиллерии, казенное учреждение под названием Главное артиллерийское управление, где верховодит августейший инспектор Сергей Михайлович, специалист по части балетных плясуний и полнейший профан по части артиллерии! Сей господин уже не первый год вместе со своей зазнобушкой Кшесинской пляшет под дудку господ оружейников из Шнейдер-Крезо! В результате мы остаемся без надежных крупповских пушек, зато Малечка стремительно богатеет и строит дворцы[95]! Это позор, позор! Если так будет продолжаться и дальше, то не лучше ли прикатить из Москвы тамошний дробовик[96] и стрелять из него по наступающим германским и австрийским цепям?..
Не лучше. Бороться с неисправностями нужно, господа военные, вот тогда будет толк. Сколько уже раз умнейшие люди России приходили к этому простому выводу – не счесть. И сколько же раз бардак и казнокрадство, помноженные на чрезмерно консервативное мышление, дорого обходились и самой России, и ее армии. В штабах и министерствах упорно не хотели понимать, что назрела пора перемен, а когда наконец-то понимали, то было уже слишком поздно. Вот и теперь, на очередном переломе эпох, срочно требовались большие свершения, ведущие за собой череду малых. Что-то нужно сохранить, что-то улучшить, а от чего-то следует безжалостно избавиться. Для какой надобности, спрашивается, офицеру всюду таскать с собой саблю или шашку? На парадах и смотрах, пожалуйста, носите, но в остальное время зачем?..
Или титулование. Ваше превосходительство – длинно, ваше высокопревосходительство – невыносимо длинно и отнимает уйму времени. Господин генерал – вполне достаточно и не принижает офицерского достоинства…
Понимают ли все эти истины более молодые вояки, тоже энергично рассуждающие на злобу дня? Похоже, что нет. Говорят о своем наболевшем.
– Что это вы столь старательно начищаете?
– Мою металлическую кирасу-панцирь. Недавно выписал для личной безопасности.
– Панцирь, я так полагаю, французский?
– Да.
– Советую вам поскорее его выкинуть. Для защиты никуда не годится, в чем наше военное ведомство уже имело возможность однажды убедиться[97]. А вот панцирь полковника Чемерзина, напротив, весьма хорошо себя зарекомендовал. Весит самое большее восемь фунтов, под одеждой незаметен, закрывает сердце, легкие, живот, спину, не пробиваем трехлинейной пулей. Ох, как жаль, что на японскую войну сие бронированное чудо слишком поздно попало. Очень жаль…
А вообще нет ничего надежнее крепостного стрелкового щита. Профессор Голенков постарался на славу, когда создавал его. И удобнее, и куда лучше, чем британские подарки, переданные в свое время японцам[98]. Но знали бы вы, какие нам хлопоты эти подарки доставляли тогда…
Отлично знаю. А главные хлопоты исходили и продолжают исходить все от той же «англичанки». Всегда гадила и теперь тоже постаралась: втянула нас в войну, чтоб затем ценой русской крови сокрушить Германию, вздумавшую отнять у Альбиона лавры лидирующей морской державы и заодно колонии урезать. Хотя теперь насчет «сокрушить» все сделалось неопределенным и крайне зыбким. О трудностях говорил и Шварц, которого мы наконец-то дождались. Комендант выглядел уставшим и каким-то расстроенным. Оно и понятно, когда штаб фронта в приказах крепость уже величает не иначе как «Ивангородским укреплением» и готов сдать ее без боя, едва немец с австрийцем попрет. А тут мало того, что со снарядами туго, так еще и разного рода опасные говоруны приезжают. Не Троцкий с Лениным, а кое-кто, сделавшийся куда более вредоносным после смерти царя, гибели Распутина и сумасшествия императрицы. И смотреть на этих говорунов народу набирается предостаточно.
Глава 9
Великая радость постигла всех тех, кто обожает раскачивать лодку российской государственности. В Ивангород пожаловал особоуполномоченный Красного Креста господин Гучков собственной персоной. И не один, а вместе с Пуришкевичем на его санитарном поезде[99]. Видно, сговорились политики объединиться и на пару проделать грандиозное турне по фронтам с агитацией, раз уж новый царь оказался слабее старого и не особенно следит за тем, что кое-кто из ультраправых (а заодно и из ультралевых) поднял голову и не стесняется уже ничего. Нет, Пуришкевич вел себя относительно сдержанно, а вот Гучков, ныне сменивший штатское одеяние на военный френч, кажется, и в новом своем качестве предпочитал себе не изменять.
– По проторенной дороге пошел Александр Иванович, – ворчал кое-кто в
