А под утро, еще до белой зари, приехала усталая княгиня, и вмиг все поднялось, загомонило. Горяна родила, родила благополучно, мать и новорожденный сын были живы и в хорошем здоровье. Услышав это, Величана разрыдалась; так разрешилось ее напряженное ожидание, Мокошь ответила на ее мольбы.
– Слава Мокоши! – приговаривала Эльга, обнимая то Величану, то прыгающую в одной сорочке Браню. – Обошлось! Два внука у меня теперь! Два наследника стола нашего! Слава богу! Феотоке Парфене хэре кехаритомэне Мариа, о кириос мэта су! – твердила она на память греческую похвалу Богоматери, которую христиане почитают владычицей мира земного и небесного.
На утомленном лице ее было такое облегчение, что Величана понимала: она радуется не только внуку, как всякая бабка, но и тому, что семья избавлена от новых потрясений, защищено продолжение рода, в державе будет мир. Теперь все эти крикуны увидят, что Христос не несет Руси никакой беды: ведь нового наследника Святославу родила княгиня-христианка.
Княгиня легла спать, но Величана больше не могла даже пытаться заснуть. На рассвете она поднялась, оделась и пошла смотреть, чтобы не проспала челядь. Охваченная общей радостью, полная своими надеждами, она уже чувствовала себя частью этого дома и Эльгиной семьи – а ведь дней пять назад она знать не знала этих людей! Ей бы повезло со свекровью, стань она женой Святослава…
Греческим послам вновь пришлось ждать: княгине стало не до них. Каждый день Эльга ездила навестить Горяну и дитя. Почти всегда она заставала у той Олега, и они сидели, по очереди нянча новорожденного, в совершенном согласии. Как обычные новоиспеченные дед и бабка, радостно толковали, что за витязь у них вырастет и сколько радости всем принесет. Рядились, как его нарекать. Эльга помнила, что Святослав намеревался дать второму сыну имя Олег; правда, тогда речь шла о сыне Прияны, но ведь это дитя – прямой кровный потомок Вещего, а значит, имеет даже больше прав на самое сильное родовое имя. Сын Горяны имеет на него право, как никто другой: ведь в нем слились воедино две ветви потомков Вещего.
Всякий раз Эльга брала с собой то Малушу, то Добрыню: Горяна приходилась им теткой, а ее сын – двоюродным братом. Малуша охотно качала младенца, уже мечтая, что через год у нее может появиться и свой такой же.
– Да и вот удалец растет, – сказал однажды Олег, кивая на Добрыню. – Не оглянемся, придет пора и его женить.
– Поди и невесту присмотрел? – засмеялась Эльга, глядя на отрока.
Ученый вежеству, тот опустил очи в пол в знак покорности, как положено, когда старшие выбирают тебе долю.
Но про себя Эльга отметила: смеяться нечего. Равный Малуше происхождением, а к тому же мужчина, Добрыня, обзаведись он хорошей родней, может стать весьма опасен. Об этом она не забывала даже сейчас, когда в ее роду стало наконец на одного мужчину больше.
– Присмотрел и невесту! – К удивлению Эльги, Олег кивнул. – Бог меня навел на мысль одну… У тебя живет дева княжьего рода, но для сына тебе ее беречь незачем уже…
– Ты про Величану? – Эльга даже привстала от изумления.
– Чем плохо? Малуша пойдет за Етона, а луческого князя дочь – за Добрыню. Рода он хорошего, лучше всякого иного… Будет у нас и плеснецкий, и луческий князь в родне.
– Но Добрыня моложе ее…
– Ему четырнадцать. Унемысловна молода, обождет. Через два года будет он удалец лучше всех, а лет через пять и самый зоркий глаз не разглядит, что жена на два года старше.
Эльга помолчала, потом спросила:
– Ты не шутишь?
Олег Предславич не был склонен к хмельному, но в эти дни, упоенный счастьем умножения рода, ходил будто пьяный.
– Богом клянусь, не шучу! – подтвердил он. – Если ты сына боишься, то нынче, – он кивнул на ребенка на руках у Эльги, – не станет упрямиться. Он же в твою волю ее судьбу отдал. Помиримся наконец, коли уж Бог этот брак благословил потомством. А меня земля позовет – Добрыня на мой стол сядет, ему такая жена, Унемыслова дочь, лучше всякой иной подойдет. С греками у нас дело не ладится, я гляжу. Так пусть они видят: мы, русские и славянские князья, против них заедино. Придется им уступить.
Эльга перевела дух. Олег просил о невозможном – от радости у него помутилось в уме и теперь казалось, будто сплошное счастье лежит стогами со всех сторон, бери вилы да подбирай. Этот союз был бы хорош, если бы Святослав мог позволить Добрыне стать дедовым преемником в Деревской земле. Но тот уже объявил о своем решении: деревский род больше там править не будет никогда. Ни под какие клятвы: хоть меч целуй, хоть землю ешь. В этом Эльга была согласна с сыном.
– Будь наш удалец лет на десять постарше, – начала она, – мог бы счастья попытать.
– Но я же говорю тебе…
– Погоди, я не об этом. Эта невеста не простая. За нее, объявись сейчас жених, на поединок идти придется. Клянусь землей-матерью: не обойтись без этого. А биться за нее Добрыня молод еще.
Олег пристально взглянул ей в лицо: она не шутила.
А Эльга отвела глаза, боясь, что он прочтет в ее глазах невольно мелькнувшую жестокую мысль. Согласись она сейчас на такое обручение… Мистина очень ясно намекал ей, что его брат спит и видит Етонову княгиню – еще с зимы. Эльга не могла себе позволить сводить их, чтобы поглядеть, насколько Лют нравится Величане, но по тому, какими глазами та смотрела на Мистину и как охотно обнимала его дочерей, все было ясно.
Лют упрям, отважен и решителен. Он не примирится, вздумай она отдать эту волынскую деву другому. Особенно пленнику, отроку безусому! Спорить с княгиней Лют не станет, а вот сопернику не спустит. Свободному не к лицу звать на поле пленника; но мудрено ли затеять случайную ссору? И «случайно» свернуть противнику шею в драке. Уж чего-чего, а это Свенельдичи умеют. А убийство чужого раба – беда невелика, заплати потом выкуп хозяйке ради ущерба, и делу конец.
Но Эльга не хотела зла Добрыне. Тот был парнем простым, прямым и честным. Он гораздо больше думал о том, что ему оставили, чем о том, чего его лишили. Он понимал, как добра была Эльга к его матери и обоим детям, что не продала, не приказала убить их в том же рву, где, как думали, погребено тело их отца, Володислава. Он был благодарен ей за сохраненную жизнь, за безбедное существование.
