– Габи где? – вместо приветствия начал Катон, говоря тихим, но решительным голосом.
– Она вчера ночью уехала в Капитолий после телефонного звонка, – похоже, Катон опять был не в настроении, но несмотря ни на что я была рада его видеть.
Уильямс недовольно поджал губы и, стянув со спины рюкзак, швырнул его на пол. Странно, вчера он уходил налегке. Только сейчас я заметила приличный синяк на скуле.
– Что случилось? – забеспокоилась я, глядя с каким трудом ему далось такое элементарное действие, как снять с себя ботинки.
– Уходи, Китнисс. Не твоё дело, – совсем тихо сказал Катон, продолжая держать руки скрещенными на груди.
– Да что с тобой такое? – и потянулась ладонью к его лицу, понимая что-то неладное. Но в ответ он сбросил мою ладонь, когда я дотронулась до неповреждённой, прохладной с улицы щеки. Я не могла понять, что с ним. Уильямс явно был без настроения, но и приступа гнева в его действиях не было заметно. И он почти никогда не говорил так тихо, за исключением, тех моментов, когда нужно было сохранить разговор в тайне, между нами.
– Не лезь ко мне. Оставь меня одного, – произнёс Катон, прежде чем подойти к лестнице ведущей на второй этаж.
Я присела на диван, совершенно не понимая, что сейчас произошло. Успокаивало одно, Катон, судя по всему, не собирался крушить весь дом. Скорее всего просто не спал ночью, а сейчас пошёл отдыхать в свою спальню. Но, почему он тогда не позволил остаться с ним? И где это Уильямс схлопотал синяк? В отговорку «не вписался в дверной косяк» не поверю.
В итоге в своих мыслях, я просидела так минут двадцать, и решила подняться в его комнату. Если Катон уже спит, то останусь рядом, а если нет – попытаюсь поговорить.
Оказавшись у его комнаты, я приоткрываю дверь и протискиваюсь внутрь. То, что предстало перед моими глазами, заставило меня в ужасе округлить глаза. Нет, Уильямс не разворотил всю спальню. Катон сейчас сидел на кровати без футболки и обеими руками держался за левую половину грудины, пытаясь втянуть в лёгкие побольше воздуха. Лицо перекосилось от боли, некоторые прядки светлых волос прилипли ко лбу и потемнели из-за испаринки. Катон, даже не обращал на моё присутствие никакого внимания.
Только когда я подошла к нему вплотную и дотронулась до плеча, Уильямс поднял на меня свои ледяные голубые глаза. После чего он достаточно резко встал с кровати, от чего сразу же сдвинул светлые брови и прикусил нижнюю губу.
– Уйди, – такая мольба в непривычно тихом голосе.
– Да у тебя же рёбра сломаны, про синяки вообще молчу! – вспыхиваю я, поражаясь его упёртости, и стараюсь усадить Уильямса обратно.
– Ты не врач, – всё так же тихо продолжил Катон, – Откуда тебе знать?
– А неужели не видно? Ты вздохнуть даже нормально не можешь, – присаживаюсь рядом с Катоном и мягко беру его за запястье, отодвигая тяжёлую руку от повреждённого участка, видя там обширную гематому, – В больницу надо…
Парень отрицательно мотает головой, не соглашаясь с моим предложением.
– Это сейчас был не вопрос, а утверждение. Где в этом Дистрикте больница?
– Я туда не пойду, – Катон ненадолго остановился, и наконец, поглубже вдохнув, продолжил, – Я не хочу оставаться здесь без тебя. Ты и так должна уже быть дома.
– Тогда, когда приедем в Двенадцатый, я сразу же с перрона поведу тебя к маме, – Катон осторожно положил голову мне на плечо, уткнувшись носом в ключицу, и я, поняв беззвучную просьбу, начала поглаживать его макушку, стараясь отвлечь от боли.
– Я не против, – спокойно произнёс Уильямс.
***
Перевалило за полночь, когда мы проехали Дистрикт-5. Сейчас я уже начала жалеть, что силком не отвела Уильямса в больницу, а решила транспортировать его. Ему стало хуже. А смогу ли я вообще довезти Катона до мамы? Но сразу же ругаю себя за такие мысли. Ну, конечно, довезу. Он же такой крепкий, и не из таких передряг выбирался. Подумаешь температура…
– Вот скажи, оно того стоило? – спрашиваю я, промачивая горячий лоб влажным полотенцем.
– Определённо да, – Катон запинается, стараясь вдохнуть поглубже, – Зато Карли не попадёт в Академию.
– Карли – твоя сестра? – спрашиваю я, стараясь припомнить маленькую девочку со светлым хвостиком и голубыми глазками, как у брата. Катон кивает.
– Ей шесть – значит летом пора в Академию. Я не мог этого допустить, –парень останавливается передохнуть, но вскоре продолжает, – Знаешь, перед Играми, я и отец заключили сделку: если я побеждаю, то он не отдаёт Карли в Академию.
– Но ты же победил.
– Отец считает, что не честно и позорно, – шепчет Катон, – Не думаю, что убедил отца в своей правоте…
– Это он тебя так? – Уильямс слабо кивает.
– Но по крайней мере, теперь дверь в Академию Карли будет закрыта… Пусть хоть у неё будет нормальное детство без ужасов.
– Почему ты так в этом уверен? – спрашиваю я, поправляя его съехавшую подушку.
– Деньги в этом мире решают всё, – Катон слабо улыбнулся, а я присела рядом.
– Ты подкупил их? – Уильямс утвердительно кивает и тянет ко мне руку, но закашливается, и сразу же кладёт ладонь обратно на рёбра.
Его лицо перекосилось от боли, и вот тут уже плохо стало мне. Я не могу ничем помочь Катону, кроме как оставаться рядом и пытаться сбить температуру. Не знаю кому сейчас больнее: Катону от физической боли или мне, приходящейся смотреть как он мучается. Я, поняв, чего хочет Уильямс, беру его за руку, а второй начинаю поглаживать голову, как любит Катон. От этого он прикрывает глаза.
– Попробуй поспать, полегче должно стать, – прошу я, хотя понимаю, что ночка будет длинной.
– Останься со мной, хорошо? – Катон смотрит мне глаза в глаза, и я киваю. Ну куда я его сейчас оставлю? – Прости меня… Прости за всё…
Что? Неужели я не ослышалась? Может быть он просто сказал так тихо, что мне показалось? Но факт оставался фактом: Катон впервые извинился передо мной.
***
Ночью глаз я так и не сомкнула, мои надежды, что температура спадёт, накрылись медным тазом. Стало только хуже. Катон, конечно, попытался поспать, но дальше беспокойной дрёмы дело не пошло. Более того, под утро приступы кашля участились и появилось неприятное последствие этого…
– Плохо дело, – прошептал Катон, вытирая с губы собственную кровь.
– Не говори глупостей, сейчас уже у мамы будем. Минут пять – семь и дойдём, – я
