И всё кажется таким правильным: Уильямс – предназначен мне судьбой, а не навязан столицей. Сейчас, есть только он и я. Мы подобны Амуру и Психее, не желающим расставаться ни на миг. Никто и ничто не могло испортить этот интимный, нежный, искренний, полный любви момент. С ним единственным я могла быть честной, только с ним делиться правдой. С Катоном можно говорить о чём угодно, а можно о чём угодно молчать. Он единственный поймёт и не осудит, ведь сам не понаслышке знает, как изменяется мировоззрение после Игр.
– Вот скажи мне, как ты смогла обогнать меня по баллам? Что ты там такого вытворила? – вдруг нарушил идиллическую тишину Уильямс, выдернув меня из размышлений.
– Ну, я и сама не знаю, – протянула я, остановившись и пытаясь сформулировать ответ.
– Это как? – Катон в недоумении изогнул светлые брови, смотря на меня сверху вниз.
– Я выстрелила в них. Точнее в их сторону, – парень удивлённо округлил голубые глаза, не веря моим словам, – Сначала промахнулась, потом попала в десятку, а они не наблюдали. Ну и слетела с катушек, да и выбила яблоко из пасти жареного поросёнка! – с вызовом заявляю я.
– Узнаю мою Огненную Китнисс! Чего-то подобного я и ожидал, – с усмешкой заявляет Уильямс и прижимает к себе, сомкнув руки у меня за спиной.
– Эй, этого даже я предугадать не могла, – наигранно возмущаюсь, и легонько толкаю его в плечо.
– А тут и предугадывать нечего, – искренне и по-доброму улыбается Катон. Не думаю, что кто-то, кроме меня видел эту настоящую, а не фальшивую улыбку, – Иди сюда.
С этими словами парень наклонился и прижался своим лбом к моему, смотря со всем трепетом и теплотой, на которую был способен, мне в глаза. Таким он был только со мной. Я не удержалась и, прикрыв их, поддалась вперёд, встречаясь с манящими губами Катона, обнимая его за шею. Но Уильямса не устраивает роль ведомого, поэтому он в два счёта перехватывает инициативу, сминая мои губы. Я с удовольствием отвечала на жаркий, страстный, но одновременно медленный и тягучий поцелуй. Впервые за долгое время, у меня в голове образовалась безмятежная пустота. Я наслаждалась этим моментом, казалось, весь мир опустел, и остались лишь мы вдвоём…
– Солнышко, я, конечно, тоже был поражён твоим попаданием в яблочко, но не до такой степени, чтоб прямо на улице с тобой лобызаться.
Грубый знакомый голос вмиг заставляет моменту испариться, а мне в ужасе распахнуть глаза и отпрянуть от Катона, высвободившись из его объятий. Сердце бешено забилось, к щекам притекла кровь, от осознания того, что мы сейчас были не одни. Прямо напротив нас, на своей веранде стоит и гогочет Хеймитч, облокотившись на перила. И отпив из бутылки пойло продолжает:
– Ребятушки, что ж вы месяц назад так не лизались? Проблем меньше было бы, – говорит Эбернети с весёлыми нотками в голосе, а я чувствую, как стыд сменяется на злость, – Вы не похожи на тех, кто полгода назад, на этом же месте клялись друг друга убить. Скорее теперь…
– Хеймитч, заткнись! – выпаливаю я, не давая продолжить его пьяные бредни.
Я из последних сил держалась, чтобы не треснуть ментора. Уж больно у меня чесались кулаки. Могу представить, что творится в голове у вспыльчивого Уильямса. И Эбернети сильно ошибается, если думает, что я буду останавливать Катона…
***
Начало смеркаться, когда по карнизу глухо застучали капли дождя, первого в этом году. Я, встав с кресла, подхожу к широкому подоконнику и смотрю на ворота Деревни победителей. Интересно, успела ли Прим подоить свою козочку Леди, а мама вернуться из центра города и не промокнуть?
Внезапно открывшаяся дверь заставила меня не на шутку испугаться и стиснуть в руке рулон смотанного эластичного бинта. Я резко обернулась и спокойно выдохнула, увидев вошедшего в спальню Катона.
– Эй, ты чего? – с волнением спросил Уильямс, стягивая с плеч махровое полотенце.
Ну, точно. В доме кроме нас двоих никого нет, и кого я ещё могла увидеть в комнате, кроме парня, ушедшего в душ минут двадцать назад. Совсем трусихой стала.
Перевожу взгляд на Уильямса, стоящего в паре шагов от меня. С потемневших влажных прядок лениво падают уже остывшие капельки воды то на плечо, то на грудь или спину, и, стекают вниз, оставляя мокрые дорожки на мускулистом теле. И тут до меня доходит, что он стоит в одних домашних шортах и ухмыляется, глядя как я, бесцеремонно пялюсь на его обнажённый торс.
– Прекрати лыбиться, я просто поняла, что у тебя рёбра не зафиксированы, – говорю, смутившись, и рукой с бинтом указываю Уильямсу на постель.
– Да-да-да, я так и подумал, – ёрничает Катон, садясь на кровать, и вытягивает руки в стороны, ожидая меня.
Закатываю глаза и пристраиваюсь позади него, отчего прогибается матрац.
Так. Это не сложно. Мама и Прим сотню раз мне объясняли, как накладывать повязку.
Минут через пять мучений победно закалываю край бинта металлическими скобами, но мой взгляд останавливается на открытом участке кожи. Сначала подумала, что показалось, но, внимательно присмотревшись, увидела еле заметную тонкую сеточку шрамов. Некоторые бледные полоски выглядывали из-под бинта, некоторые змейками спускались к пояснице. Штук десять, не больше, но что-то мне подсказывает, что под повязкой спрятались ещё несколько.
Странно, учитывая то, что Уильямсу, как и мне после Игр сделали полную регенерацию. Значит, раны недавние. Похожи на следы когтей кошки, но у нас нет питомцев, да и живность не стала бы драть плоть в неестественных для себя направлениях.
Катон напрягается, что-то заподозрив, а я не удерживаюсь и дотрагиваюсь подушечками пальцев до одной из полос, от чего Уильямс неожиданно дёргается.
– Ты где спину успел поцарапать? – спрашиваю и замечаю, как кожа покрывается мурашками.
– Я не царапал, – холодно отвечает парень, но продолжает сидеть на месте.
– А шрамы откуда? Регенерация же всё убрала, – говорю, продолжая изучать спину Катона.
– Нет, не всё, – отрезает Уильямс, – Да, конечно, это небольшие мелочи, по сравнению с тем, что было, но хирурги в Капитолии знатно перепугались, поняв, что их волшебные технологии дали осечку. Они раза три делали регенерацию, естественно под морфлингом, полностью убрать
