– Чем это тебя так?
– Плеть, ножи, один из псов или волков, а может всё и сразу. Я, честно, не помню, – тихо произнёс Катон, а я с ужасом поняла, что его бьёт крупная дрожь.
Я не могла видеть его лицо, но с лёгкостью читала язык тела: он тратил все свои силы, чтобы просто не сбежать. Осознав, что я делаю Уильямсу больно, заставляя вспоминать прошлое, с ужасом отдёргиваю руку от широкой спины и понимаю, как колотится у меня сердце.
– Не останавливайся, – спокойно продолжает парень, – Я же вижу, что тебе интересно…
Сначала думаю, показалось, однако робкий взгляд голубых глаз, брошенных через плечо, подтвердил, что я не ослышалась. Нерешительно кладу ладони на шрамы, понимая, что Катону неприятно, но ради меня он терпит.
– Вот почему я сплю на животе, – нарушает тишину Уильямс, – Когда спина постоянно в мясо разодрана, затруднительно спать в какой-то другой позе. Так и привык, ещё с Академии. Мать и дед были против отдавать меня туда, но отец их не слушал. Он грезил мечтой стать победителем, вот только дедушка не желал такой судьбы для своего ребёнка. А когда мне исполнилось шесть – отец отдал в Академию. Это тогда дед свой медальон подарил…
Катон остановился, передыхая, а я прижалась к спине, облокотившись щекой чуть ниже плеча, и поддерживающе обняла за талию, понимая, что ему нужно выговориться, слишком долго он всё это держал в себе…
– Я не понимал, за что мне эти ужасы, где я провинился, что меня засунули в пекло ада. Тренировки на грани возможностей, скудное питание, помещение в любые локации на несколько дней, регулярные пытки болью, холодом, огнём, наказания за малейшие провинности. На восьмом году обучения, я хотел сдаться. Они сломали меня окончательно. Думал, в одной из локаций совершить смертельную ошибку или на тренировке со зверем перестать сопротивляться. Рождение Карли стало вторым дыханием. Я не мог допустить, чтобы у неё была такая же судьба. Тогда я и заключил пари с отцом и на Игры шёл с мыслью «победить, не для себя – для сестрёнки». Я победил… Жалко, дедушка не дождался. Отец посчитал, что уговор с моей стороны нарушен, если Победителей двое. Во время тура, тогда ночью, я пошёл домой поговорить с ним наедине, если по телефону до него не доходило. В общем, повздорили мы знатно: у меня кости до сих пор срастаются, у него – да, тоже, наверное, не всё гладко. Во всяком случае, пока он жив, ноги моей в том доме не будет.
Катон замолчал, отдыхая после своего монолога, и накрыл своей ладонью мои кисти, сцепленные в замок у него на животе. Уильямсу явно стало легче после своего рассказа. Этот страшный шаг нужно было совершить, чтобы отпустить, хотя бы частично прошлое. Катон уже успокоился и не дрожал в моих руках. Мы продолжали сидеть в полной тишине, прижимаясь друг к другу и слушать, как барабанит за окном дождь.
Я всегда считала, что хуже детства, чем моё – не найти. Со смертью папы мне в одиннадцать лет пришлось взять роль кормильца семьи на себя. Как же я ошибалась, думая, что непрекращающиеся поиски пропитания – самое тяжёлое, что может выпасть на долю подростка. Когда Габи рассказывала, как устроены Академии для подготовки профи, я, если честно, думала, что она просто приукрашает. Но увидев следы на спине Катона, которые не смогли убрать даже хирурги Капитолия, а затем реакцию парня на безобидные действия с моей стороны, я поняла, как не сладко жилось Линфорд, Уильямсу и сотням других детей в Академиях.
Интересно, а каким бы он был, если бы не Академия и Игры? Оставался бы таким же замкнутым и вспыльчивым или, наоборот, общительным и лёгким на подъём парнем?
– Чего задумалась? – спрашивает Катон, мягко освобождаясь из моих объятий.
Уильямс развернулся и прижался лбом к моему, не отрывая взгляда от меня. Его голубые глаза, словно океан, манили и утягивали в пучину вод. Была у Катона странная привычка, всматриваться в глаза и вытягивать всё то, что ему интересно.
В такие моменты мне всегда кажется, что Уильямса заменяет опытный гипнотизёр, преследующий свои цели. Он играет, испытывает, дразнит. Вот и сейчас, Катон хитро щурится и едва заметно ухмыляется, заставляя погрузиться меня в омут с головой. Он затеял игру, в которой до последнего момента непонятно, кто победит.
И я не выдерживаю, и прекращаю эти «гляделки». Не знаю, откуда у меня взялось столько уверенности и решительности, но сейчас понимаю, что он – мой человек, и уж если этому случиться, то только с ним, только ему я доверяю…
Примкнув к губам парня, перебираюсь к нему на колени. Что-что, а целоваться Уильямс умел, с ним уже можно было составлять книгу о поцелуях: заботливые и нежные, медленные и ленивые, страстные и горячие. Он, словно художник с палитрой в руках, мог подобрать нужный оттенок ласки под каждый случай.
Катона повело: он полностью погрузился в накрывшее нас обоих желание, вмиг углубляя поцелуй и сплетая наши языки. Низ живота приятно затянуло, и я разорвала поцелуй и толкнула Уильямса в грудь, заставляя приземлиться на подушки. Я нависла над ним, опираясь руками на его плечи, и наклонилась за поцелуем, но Катон увернулся, из-за чего мои губы соприкоснулись с гладковыбритой щекой.
– Достаточно, Китнисс, – сказал Катон, прикрыв глаза и продолжая прерывисто дышать.
В этот момент у меня в голове пронеслась тысяча мыслей, а к горлу подошёл неприятный ком.
– Я сделала что-то не то? – спрашиваю дрожащим голосом и с волнением жду реакции парня, чувствуя, как покрываются румянцем щёки.
– Не сейчас, – тихо ответил Катон, мягко взяв меня за подбородок, тем самым заставив смотреть прямо в глаза.
– Ты не хочешь? – растерянно произношу, пытаясь понять свою ошибку.
– Даже не представляешь, как давно я этого хочу, – Катон аккуратно уложил меня себе на грудь, приобнимая за талию, – Но сейчас не время…
– Я сделала тебе больно? – говорю беспокойно и резко приподнимаю голову, но Уильямс снова настойчиво и крепко прижимает к себе, заставляя уткнуться щекой в эластичный бинт.
– Дело не в рёбрах, Китнисс, дело в тебе, – вдумчиво рассуждает Катон, свободной рукой гладя меня по голове, как это делаю обычно я с ним, – Ты не готова, и я это вижу…
– Но…
– Что «но»? Это наваждение, и я не
