Благодаря отсутствию солнечного света яркие росписи на стенах из искусственного камня не выцвели и радовали глаз буйством красок. Две русалки сидели на своих пластмассовых «камнях», расчесывая волосы гребешками из искусственных «раковин». За ними виднелась просторная ниша, где когда-то, видимо, находилась сцена из подводного мира: на полу валялось несколько розовых и сиреневых бутафорских морских звезд.
В конце зала, за небольшой стенкой из пенопластовых валунов, выглядывало настоящее сокровище: стопка старых покрывал, которыми обычно укутывают мебель при перевозке, чтобы защитить ее от повреждений.
– Да это же Эльдорадо! – вскричала Харли.
Ее голос эхом отразился от стен, будто в пустом бассейне.
Она как следует вытряхнула покрывала и расстелила их на деревянном полу. Какая же редкая удача. Теперь они с любимым могли здесь спать, пока не найдется что-то получше. Удача всегда находила Харли в парке аттракционов. Даже когда дела шли не очень, финал дарил надежду.
Ну, а как же иначе? Ведь она единственная и неповторимая Харли Квинн.
* * *Оглядываясь на дни, проведенные в «Туннеле любви», когда ее возлюбленный был слаб, как ребенок, и требовал непрерывной заботы, Харли сомневалась, что существовал иной рай.
Она прекратила давать Джокеру морфин: не дай бог, выработается зависимость. К тому времени боли уменьшились, и ему вполне хватало больших доз ибупрофена, чтобы чувствовать себя вполне прилично. К тому же, небольшая боль служила напоминанием того, что ему следует беречься. Впрочем, Харли осознавала, что очень скоро он взбунтуется: не так просто удержать в бездействии подобную личность.
Во избежание тромбоза, ему стоило двигаться и выполнять несложные упражнения. Харли помогала ему ходить по парку. Сначала выбирались на прогулку дважды в день, потом, когда ему стало легче, трижды. Джокер без конца жаловался на постоянные боли, на затекшие ноги, ныл и сетовал, что нельзя жить в этих богом забытых руинах, словно последние люди на Земле.
И каждый раз Харли отвечала нарочито тягучим бруклинским выговором:
– Ой, да перестаньте, мистер Джей. Можно подумать, что вы несчастны.
Сперва он улыбался в ответ на ее шутку. Через неделю улыбка почти исчезла. К концу второй недели уголки его губ едва ли не двигались, и он не разговаривал, предпочитая молча хромать рядом, опираясь на трость, которую Харли обнаружила в одной из билетных касс. Трость была шикарной: полированное дерево венчала бронзовая львиная морда. Но Джокер пребывал в слишком плохом настроении, чтобы обрадоваться.
Харли иногда рассказывала ему про Кони-Айленд. Историю о знаменательной ночи он уже слышал, так что она вспоминала счастливые моменты из детства.
Основательно приукрашенные.
Шел первый день третьей недели. Они бродили вечером по парку, Харли как всегда что-то лепетала, сейчас про сосиски в тесте, как вдруг Джокер резко остановился.
– В чем дело, сладкий? – спросила Харли. – Разболелось что-то?
– Разболелось? – Джокер выпрямился во весь рост. – Разболелось? Я истерзан в клочья, но познал другую боль, нудную, одурманивающую. Понимаешь, о чем я?
Харли удивленно покачала головой, наблюдая, как подопечный надвигается на нее, тяжело опираясь на трость.
– Невысокого роста, одета в костюм арлекина. Обычно болтает без умолку о своем омерзительно-счастливом детстве или же задает идиотские вопросы, точно не видя, на кого я похож. Да не будь я сумасшедшим, уже бы давным-давно свихнулся!
Харли пятилась до тех пор, пока не уперлась спиной в полуразвалившуюся кассу.
– Хочешь узнать, почему? – вдруг спросил он рассудительным тоном, словно они только что болтали о погоде. – Ну что, хочешь?
В его голосе зазвучала нарастающая истерия.
– Хочешь?! – заорал он с перекошенным от ярости лицом.
– К-к-конечно, – Харли кивнула, и бубенчики на ее шапке весело тренькнули.
Джокер сорвал шапку с ее головы и швырнул через плечо.
– Сла… – начала было она.
– Если ты назовешь меня «сладким», я проткну тебе пальцем глаз.
– Понятно, мистер Джей, – Харли всю трясло.
– Так-то лучше. На чем я остановился? Ах да, самая ужасная боль, которая выводит меня из себя.
Он наклонился ближе, Харли отвернулась, но он обеими руками уперся в стену, не давай ей ни малейшего шанса ускользнуть.
– Эта боль выводит меня из себя потому, – продолжил он сухим, лекторским тоном, – что держит меня в полной изоляции. Мне не с кем поговорить. Я словно опять очутился в «Аркхемской» камере… Только тут еще хуже! – завопил он ей прямо в лицо. – Еда – отрава, если она вообще имеется. Кровать не такая мягкая! Ах да, здесь же нет кроватей, здесь только мебельные маты на голом полу! Горячего душа нет, зато есть струйка холодной воды из ржавой трубы. О местном туалете я даже говорить не стану, но – сейчас будет спойлер – если я и умру здесь, то от поносомерзения!
Съежившись под его яростным взглядом, Харли сползла по стенке и уселась на пол, обхватив коленки.
– И ко всему прочему, моя боль постоянно твердит, как она меня любит! Она! Меня! Любит! Мне приходится повторять себе: слава богу, а то страшно представить, что бы она сделала со мной, если бы ненавидела!
Он навис над ней, слегка задыхаясь от крика. Харли прикрыла голову руками, боясь, что он ее ударит. Но удара не последовало, и она осторожно выпрямилась.
Джокер стоял на тротуаре, опираясь на трость и миролюбиво глядя на Харли, словно только что не трясся от гнева.
– Моя дорогая доктор Квинн, кажется, мне пора принять лекарство, предыдущая доза уже не действует. Возвращаемся?
«Ах вот оно что», – подумала Харли, с трудом поднимаясь на ноги. Пациенты, которым требуются анальгетики, всегда пребывают в дурном настроении. Она пошла следом за любимым, держась на некотором расстоянии на случай, если он опять выйдет из себя.
– Дорогая моя доктор Квинн, – повторил Джокер через несколько минут, – не позволите ли вы мне на вас опереться? Я все еще чувствую слабость.
После секундной заминки Харли позволила ему обнять себя за плечи, а потом, пошатнувшись под его весом, обхватила его за талию, чтобы удержать равновесие.
– Уберите руку. Мне больно.
Она послушалась, и предыдущая сцена улетучилась из памяти.
Что
