Они вошли в огромный буковый лес; все высокие, могучие серые деревья похожи друг на друга, и, кроме Буков, больше ничего. На земле никакой зелени, только желтые листья падают поодиночке и с легким шорохом ложатся к остальным. И никаких звуков, никаких животных, вообще ничего живого, кроме Лисьей Шапки и Дарра Дубраули, а когда Лисья Шапка заговорила, деревья будто проснулись и встревожились, услышав ее.
– Если умеешь читать, можно прочесть рассказ на коре этих деревьев, – проговорила она. – Вот что сказал мне зеленый мальчик. Он умеет читать, а я – нет.
Дарр Дубраули подумал, что с него хватит рассказов, и вообще непонятно, как выудить рассказ из дерева. Его больше беспокоило, почему эти Буки не сбрасывают орешки.
– Потому что не умирают, – сказала Лисья Шапка, – и не хотят больше плодиться.
Буки с этим, кажется, были согласны. Дарр Дубраули и Лисья Шапка шли вперед. Они не видели тропы, но Буки словно указывали им дорогу – и вот вдалеке показались отблески человеческого костра, алые на сером.
– Огонь, – сказала Лисья Шапка и зашагала быстрее.
Для Людей костры создают место там, где нет никакого места, подумалось Дарру; и так где угодно появляется жилище. Когда они с Лисьей Шапкой подошли ближе, то увидели, что у костра кто-то сидит, словно хочет согреться, хотя в этом лесу было ни жарко ни холодно. Сидящий не поднял глаз на Лисью Шапку и Ворону у нее на плече, хотя наверняка услышал шаги в палой листве. Лисья Шапка остановилась, разглядывая старое неподвижное лицо; глаза у человека были белесые, будто затянутые внутренним веком, как у Вороны. Лисья Шапка опустилась перед ним на колени и положила ладони на его руки, которые сидящий безвольно сложил на коленях.
Отец, обратилась она к нему.
Дарр Дубраули понял ее слова, хотя не услышал ни звука. На ее лице в тот день отразилось нечто, что он в будущем назвал бы Жалостью, хотя тогда не знал ее ни в Людях, ни в себе.
Отец, повторила она. Я иду из иной земли. Я прошу о праве пройти через этот лес. Мне предстоит долгий путь.
Слепой обдумывал эти слова – или нет; он никак этого не показал. Но некоторое время спустя протянул узкую ладонь, будто просил (это было понятно) что-то в нее положить. Лисья Шапка порылась в своем одеянии, но нашла только крошечную металлическую чашечку. Такой вещицы Дарр Дубраули никогда не видел. Лисья Шапка поставила ее на вытянутую ладонь старика. Слепец почувствовал это, осторожно ощупал чашечку пальцами другой руки, улыбнулся, будто получил то, на что и рассчитывал, и спрятал подношение.
Отец, прошептала Лисья Шапка. Можно мне пройти? Ответь.
С огромным трудом старик открыл рот, словно давным-давно этого не делал.
Дочь, произнес он.
Точно ветерок из пещеры или шипение отступающей волны на гальке. Дарр Дубраули его еле услышал. Лисья Шапка не сводила глаз с серого лица старика: теперь они сверкали, не то блестели, но Дарр раньше такого не видел и ничего не понял.
Дочь, повторил слепец. Зачем ты пришла сюда? Чего ищешь?
Вещь, ответила Лисья Шапка, с которой я никогда не умру. И мой род тоже.
Не нужно, сказал старик. У тебя есть Ворона.
Дарр Дубраули встрепенулся, когда о нем вдруг заговорили, и чуть не свалился с плеча Лисьей Шапки.
У тебя есть Ворона, сказал старик. Ворона не умирает.
Да нет же, сказал Дарр Дубраули. Ведь…
Но старик поднял руку, словно призывал к тишине или обращался ко многим слушателям, трудно было понять.
Не эту вещь тебе следует искать, сказал он. Но я люблю тебя и потому позволю пройти. Лишь тебе одной.
Он сунул руку в лохмотья и вынул оттуда ту же чашечку, которую ему дала Лисья Шапка.
Вот, проговорил он и положил ее на ладонь Лисьей Шапке, как она положила в его. Вот так.
Она посмотрела на металлическую вещицу так, будто никогда не видела ее прежде. Затем медленно и с почтением кивнула слепому старику, и, хотя он наверняка не мог ее видеть, старик кивнул в ответ. Затем он вытянул тонкий палец и коснулся ее помрачного глаза.
Лисья Шапка поднялась, отвернулась от костра, с улыбкой покачала головой и зашагала в ту же сторону, куда шла прежде, а следом поскакал Дарр Дубраули. Впереди уже виднелся выход из букового леса. «Лишь тебе одной», сказал старик у костра, но ведь там был и Дарр Дубраули, и он не собирался возвращаться назад. Он мог идти рядом с ней, – в конце концов, Вороны ходят по многу часов в день, когда ищут съестное. Он и здесь привычно посматривал по сторонам, но ничего съедобного не находил.
– Это был твой отец? – спросил он у Лисьей Шапки.
– Не знаю, – ответила она.
– А что ты ему дала, а он тебе отдал?
– Вещь, – ответила она. И показала: надела чашечку на последнюю фалангу своего самого длинного пальца, пришлось точно по мерке. – Хорошо, что он у меня оказался.
Дарр заметил, что ее помрачный глаз, тот, которого коснулся палец старика, уже не был зеленым, как другой, а стал голубым, как воды озера на солнце.
Она протянула руку, чтобы Дарр мог сесть, и повернула на тропу, которая становилась шире с каждым шагом; теперь она вела вниз, на широкую равнину, зеленую и желтую, по которой бежала и пенилась река. По обоим берегам возвышались серые горы, укрытые черными Елями; солнце – то ли садится, то ли встает; ветер. Вдалеке – башня.
– Счастливая долина, – сказала Лисья Шапка и рассмеялась.
– А где все те, кого мы видели раньше? – спросил Дарр Дубраули, который вдруг вспомнил толпу молчаливых созданий, бледные лица вокруг Лисьей Шапки. – И где все те, кого вы нашли и выкопали из земли, а потом закопали на новом месте?
– На севере.
– Это и есть север. Твои слова.
Но Лисья Шапка объяснила ему, что на Великом Севере тоже есть север и юг, и идти туда можно бесконечно долго, и на этом севере тоже свой север и юг, и всюду лежат и ждут мертвые. Как же так: все эти пространства лежат друг внутри друга, но меньше не становятся? Для Дарра «внутри» всегда означало «меньше»: внутри яйца, внутри рощи, внутри ореха.
– Тут все перевернуто, – сказала Лисья Шапка. – День – это ночь. Тьма – свет. Лево – право. Есть пять направлений: север, юг, восток, запад и здесь. «Здесь» – это мера для всех остальных. То место, где ты сейчас и где можешь оказаться потом. Туда мы идем.
Дарр Дубраули потерял способность чувствовать поклюв, так что он просто отправился с ней, куда она говорила. Куда бы она ни пришла, всюду ее узнавали или помнили, но Ворону у нее на
